– Я хочу сказать, если ты намерена устроить мне какой-то гнусный сюрприз, то советую ничего подобного не делать. И если тебе наплевать на собственную жизнь, то подумай о детях. Ясно?
– Не беспокойтесь, я не собираюсь жульничать. Но мне нужны гарантии, что вы, получив дневник, от меня отстанете.
Гарантии ей… Вот ведь нахалка, а?
– Даю тебе свое слово, – глумливо улыбнулась я, глядя на калитку сада Гийома, откуда в ту минуту выходила Марин, ведя за руки девочек. – Теперь все зависит только от тебя. Завтра в восемь утра дневник должен оказаться под дубом. Буду счастлива, если ты сделаешь все как надо. И мне хорошо, и тебе неплохо. Но если его там не будет… или если за мной кто-то будет следить… Тогда пеняй на себя. Поняла?
– Поняла, – буркнула Элен. – Он будет под дубом в указанное время.
Я осторожно положила трубку на рычаг.
Итак, завтра в восемь…
Честно говоря, у меня мелькнула было мысль, что Себастьян проделал это нарочно. Что хотел уличить меня. Но у него было такое лицо… И мимолетная надежда, что он не слишком-то рассмотрел той ночью Мари, развеялась как дым, стоило мне увидеть его полные боли, ужаса, гнева глаза.
– Мари! – крикнул он, отшатываясь от меня, как от прокаженной. И тотчас подавился этим именем. – Николь… – кое-как выдавил он, и снова голос его пресекся.
Не было смысла притворяться и строить из себя ничего не понимающего. Он узнал меня мгновенно – то ли сердце, то ли плоть подсказала. Да и мое лицо, конечно, многое выражало… Я просто сразу призналась во всем, даже без слов. Я вообще не умею запираться и предпочитаю признать свою вину.
Мне показалось, Себастьян накинется на меня с кулаками. Я думала, он начнет предавать меня анафеме. Но он… Он пятился от меня, пока не наткнулся на стену. А потом, скользя спиной, сполз по ней на пол, уткнулся в колени – и заплакал.
Я не слышала его всхлипываний. Только одно первое сдавленное рыдание, а потом видела лишь его трясущиеся плечи.
Я стояла и смотрела, как плачет мой брат, и не было в то мгновение женщины несчастней меня. Он плакал из-за меня. Нет, не только из-за того, что вдруг выяснилось: его мечта заполучить в любовницы Мари недостижима. Он оплакивал еще и свою сестру, Николь, рыжие кудряшки которой помнил с детства, оплакивал меня, ступившую на путь греха и зашедшую по нему далеко, очень далеко. А заодно оплакивал и себя, совершившего грех смертный, незамолимый… Я понимала это, и впервые стыд за тот шаг, который я когда-то сделала, за все то, что с тех пор совершила, начал мучить меня и терзать. Честное слово, я была просто на грани истерики. У меня сердце разрывалось от жалости к брату, я раскаивалась… Может быть, только та блудница, которую защитил Христос, раскаивалась так же искренне, как я в те мгновения. И если бы Себастьян проплакал еще хоть минуту, я упала бы рядом с ним на колени и принялась молить его о прощении. Я готова была немедленно отправиться в первую же попавшуюся обитель и там как можно скорей принять постриг, затвориться от мира, лишь бы хоть как-то загладить свою вину в том, что грешила и вовлекла во грех родного брата. Да-да, даже эту вину я готова была сейчас принять на себя! Ах, если бы только Себастьян помедлил всего лишь одну минуту… Тогда все могло быть иначе и в его жизни, и в моей.
Но он затих, посидел еще чуть-чуть, а потом поднял голову. Я ожидала увидеть слезы и гнев в его глазах, готова была к ненависти и обличениям, но ничего этакого не было. Глаза были сухи, спокойны, а в самой их глубине, словно рыбка на дне озера, плескалась усмешка.
– А что, малютка моя Николь? – спросил он самым приветливым тоном. – Как ты думаешь, как поведет себя отец, когда я расскажу ему, кем стала его любимая невинная доченька? Настолько невинная, что даже лицо прикрыла вуалью, лишь бы ее не поганили мужские взгляды, пока она ухаживает за больным отцом… мечтая, чтобы он поскорей отдал богу душу, а она получила бы вожделенное наследство…
Я отпрянула, словно он плюнул в меня. Он и в самом деле плюнул мне в самое сердце!
– А ты? – проговорила я с нескрываемым презрением. – Ты зачем явился в родной дом после пяти лет, в течение которых и носа сюда не показывал? Ты-то помнишь, чего ты хотел? Тебе нужны были деньги. Зачем?
Я думала, он возмутится, но он только чуть расширил глаза в мимолетном приступе удивления, а потом расхохотался:
– Итак, ты все знаешь, моя милая сестричка? И, судя по твоим пылающим праведным гневом глазам, готова раскрыть мою тайну перед всеми желающими? Например, перед отцом… Ну так зря будешь стараться. Тебе он не поверит. Решит, что ты оговариваешь меня, лишь бы я не прорвался к денежкам. А вот то, что ты не девица, сможет установить любая повитуха. Я-то знаю наверняка, ведь сам и лишил тебя невинности!
И тут я не выдержала, начала хохотать. Нет, ну просто не могла удержаться! Страх, желание прекратить кошмарную сцену любой ценой, презрение к святоше, которого я только что жалела и перед которым только что готова была пасть на колени, чтобы покаяться, – все смешалось.
Ох как взбеленился Себастьян, с какой ненавистью уставился на меня…
– Посмотрим, кто будет смеяться последним! Посмотрим!
Он вскочил, схватил меня за руки и начал трясти, сжимая мои кисти так, что я не выдержала и завизжала от боли.
– Пусти! – крикнула я. – Ты сломаешь мне руки!
– Я готов придушить тебя! – выкрикивал он с бессмысленным выражением лица. – Придушить!
– Конечно, готов! – крикнула я. – Чтобы отец никогда не узнал о том, как ты насиловал свою сестру на ступеньках собора и называл ее Мари, воображая, что обладаешь самой Богоматерью! Я проститутка, да, но ты – святотатец, для которого во всем мире существует только одно: деньги!
