этом ошалелом, бездумном, разрушительном беге по жизни. Нет никого, кто сказал бы, что…
Раздался оглушительный грохот – свалился участок забора от ворот и еще метров на двадцать. Ворота остались неколебимы, а в ограде открылся просторный проем. Молодые ринулись – прямо по доскам, ринулись – с ломами и кирками наперевес. Ринулись – словно в атаку.
– Даешь! – орали наперебой, лихо сбивая кресты, сворачивая могильные плиты.
Александра стояла, вытянув руки, пыталась что-то сказать, но не могла. Парни метались по кладбищу, как безумный скот, вырвавшийся на волю. Девушки, сцепившись руками, пытались сдержать напор собравшейся на защиту кладбища толпы женщин, не пустить в пролом. Со всех сторон к ним на подмогу бежали милиционеры. Слышалось уже и лошадиное ржание – конная милиция прибыла! Того и гляди, солдат пригонят, стрелять станут!
Александра растерянно оглянулась. Кому говорить то, о чем она хотела сказать? К кому взывать о милосердии, о памяти? Ее никто и не услышит. Они ее и не видят. Они обуреваемы кошмарной жаждой разрушения! Они уже не только сбивают кресты и памятники, они пытаются долбить ломами промороженную землю могильных холмиков!
Боже мой!
Александра схватилась за горло. Они уже около восточной стены церкви. Они… Что это?! Брызнули в разные стороны черные мраморные брызги: разлетелась осколками плита на могиле Якова Грачевского.
А рядом-то, а рядом…
Она полетела по дорожке, как птица, вцепилась в широкую спину какого-то парня, уже занесшего лом над крестом с надписью
Александра отпустила его только потому, что запнулась о какой-то поваленный крест и чуть не упала. Парень обернулся, грозно занеся лом – да так и ахнул:
– Тетка, ты что, одурела? А ну, мотай отсюда!
– Сам мотай, пока жив, сучий потрох, змеиный выползень! – вызверилась Александра так яростно, что рот обожгло этой яростью, этими словами, которые рвались изо рта, словно яд, капающий со змеиного языка. – Разбойник, как у тебя рука поднялась с мертвыми воевать! Не боишься, что ночью придут они к тебе, задавят во сне? Кричать будешь криком беззвучным, беспомощным, страшным – никто не услышит, не спасет!
Но ни слова ее, ни злоба ее, увы, не жалили до смерти.
– Да ладно тебе, кликуша, дура старая, – не столь уж и сердито отмахнулся парень. – Пошла вон, пока я добрый, а то как дам в лоб, так и вышибу мозги.
Александра рванулась вперед так стремительно, что и сама не заметила своего движения. Вцепилась в лом – парень и моргнуть не успел, как лом оказался в ее руках. Тяжелый был, едва не выпал, но она успела перехватить поудобнее, занесла грозно:
– Нет уж, сам пошел вон! А то лоб проломлю, не успеешь ахнуть!
Парень попятился.
Александра, бросая косые взгляды то через плечо (не подкрадывается ли кто, не схватит ли сзади?), то на обезоруженного противника, отступила к могиле Игоря Вознесенского и стала, прислоняясь к кресту, по- прежнему держа лом наперевес.
– Колька! – тоскливо взвыл парень. – Милицию зови! Тут какая-то баба сумасшедшая хулиганит!
Из толпы мечущихся по кладбищу фигур возник Колька Монахин.
Вытаращил глаза – узнал:
– Александра Константиновна!
И замер, словно в горле у него пересохло.
– Вы что? Вы зачем? Идите отсюда, я вас прошу! Идите, вы же… – совсем сбился на хрип. – Вы же себя погубите!
– Милицию надо! – азартно подзуживал первый парень. – Чтоб сняли ее с одного выстрела!
– Ополоумел, Пашка? – покосился на него Монахин. – А ну, беги быстро, позови Аксакову с четвертого курса истфака. Слышишь? Бегом!
Пашка исчез.
Александру шатнуло, она покрепче оперлась плечом о крест. Это Игорь ее поддержал…
– Тетя Саша, – твердил Монахин, смешно, по-детски простирая к ней руки, – бросайте лом, бегите, я вас не выдам. Вы же страшное затеяли! Вы что, не понимаете? Нас же не остановить, это ж все равно что с пистолетом против танка!
– Что вы делаете? – бормотала Александра, словно не слыша его. – Что вы делаете?!
– Это жизнь, – тихо, словно по секрету, словно для нее одной пояснил Колька Монахин. – Такая жизнь, понимаете? Цепляешься за подножку и висишь. Разжал руки – упал – тебя переехало. Все, капец!
Александра вдруг вспомнила, что Монахин – в прошлом беспризорник: неведомо как прибрел в Энск из какой-то вымершей от голода приволжской деревни, поселился у тетки, у нее и до сих пор живет. Наверное, он хорошо знал, что бывает с теми, кто не удерживается на подножках.
– Да бегите же, тетя Саша! – вдруг вскрикнул он горько, отчаянно. – Бегите, я ничего не могу…
– Не могу и я, Коленька, – пожаловалась Александра. – Ну не могу я уйти, понимаешь?! Не могу я его бросить!
