зажигать; но темный и светлый шесты были видны и в закатном полумраке. Можно и не дожидаться конца этого представления: и так все ясно. Хотя стоит глянуть из любопытства - а как Иддс-то поступит? Вон он, прямо за Хряком ступает, подбородок вздернут, шагает как журавль. Терпи, Иддс, терпи. На темный?.. Нет. Опустил кольцо на белое древко. Хряк, отворачиваясь, плечом его зашиб, не без умысла, видать. Иддс пошатнулся, отступил. Умница. Терпи, так надо. Потом объясню.
- Сосчитаем кольца, государи, гости мои!
А что считать - на жженом два или три, остальные высоким столбиком - на белом.
- Сочтите, самые мудрые! Дорогу дайте старейшим, дорогу...
Решил до конца комедию ломать, лицедей жженовский! Да ведь и его понять можно: в другой раз на его жизни вряд ли так покрасоваться доведется. В нетерпеливой тишине щелкали кольца, доносилось бормотание: 'Пятнадцать... нет, четырнадцать... сызнова придется...'
И тут в проходе послышался оружейный звон, вскрики, потом шлепки босых ног, В темноте уже и не видно - кто. Раздался раздраженный голос Сумерешника:
- Про м'сэймов нам ведомо. Удались, смерд!
И в ответ - жалкий, дрожащий голосок:
- Пришел он, пришел... Истинно говорю.
Харр понял первым, вскочил на ноги. Левая рука наполовину выдернула меч из ножен. Но понял и Сумерешник:
- Говори толком - где? В каком обличье?
- Здесь, здесь... Младенец, доселе невиданный: обликом вроде черный, а сутью своею сияющий, точно солнышко... Осиянный, стало быть.
- Лжу принес! - заревел Хряк и, выдернув из травы белое копье, пригвоздил незваного вестника к земле.
Рука медленно задвигала меч в ножны, а Харр все глотал воздух пересохшим ртом. Нет. Не лжа. Черный младенец... Но почему - здесь? Почему, почему. Сейчас не думать надо!
Он раскинул руки в стороны и пошел по толстой ветви. Веди, пирлюшка, свети под ноги, милая! Только бы не оступиться, не загреметь раньше времени вниз, в стрекишу погибельную! Но пофартило, добрался до конца. Спрыгнул, руками травы не коснувшись. Веди, крылатушка! Сзади галдели, разбираясь, что да куда, а он мчался за летучей своей звездой вдоль стен, сейчас совершенно черных, и мимо ворот, в которые вливалась нижняя дорога, и дальше, к странной толпе - дети малые там собрались, что ли? Но подбежал поближе, понял: стояли на коленях. Десятка два, а то и более. И глядели молча, как завороженные, в распахнутые двери сарайчика, из которых мирно лился невесть откуда взявшийся солнечный свет. Харр, пинками отшвыривая попадавшихся на пути коленопреклоненных и совсем не думая о том, кого же он найдет там, добрался наконец до светозарного пристанища и нырнул внутрь, и на миг ослеп: сейчас пирли покрывали уже весь потолок и даже спускались гирляндами, цепляясь друг за дружку - точно роса луговая на солнце играла. Всех цветов... нет. Красного не было. Ни единой багровой, или лиловой, или розовой... Да о чем это он?..
Протер глаза и увидел Мади. Ну конечно же, Мади, только она одна, разумница, и могла учинить такое.
- Да ты что это, дурища, удумала? - он ринулся к ней и обхватил ее вместе с младенцем, не золотым, как было ему обещано, а коричневым, точно здешние стены. - Сейчас же стража набежит, от вас двоих только мокрое место останется!
Но по ее запрокинувшемуся, затуманенному личику он вдруг понял, что она даже не осознает происходящего, да и его, пожалуй, как следует разглядеть не может. Не она всему виной. Пирлюхи проклятые, говорил же им - скопом не собирайтесь, пока не велено! Слетелись, вишь, на младенчика тихрианского поглазеть - эка невидаль! Да он здесь таких... Тьфу, опять не об том!
Он перекинул бессильное, совсем легонькое тело через левое плечо, осторожно отняв малыша и кутая его в собственный плащ; выскочил вон, оглянулся: 'Да погасните наконец, безмозглые!' Свет медленно померк.
Харр закрутил головой, соображая, по какой дороге двинуться - вниз или наверх? Липкие пальцы ухватили его за запястье. Мать честная, Шелуда!
- Деньги возьми, - зашептал рокотанщйков приживальщик, тыча ему в бок чем-то побрякивающим. - Я стражей вниз направлю, а ты беги вдоль водопоя, там дорога наверх. До развилки доберешься, выбирай тропу, что вправо, - к Двоеручью придешь. Стан брошенный, все дома пусты. Укроешься.
Мади слабо шевельнулась, и они оба услышали ее отчетливый шепот:
- Не верь ему... Шелуда криво усмехнулся:
- Ишь, какая ненавистная у меня владычица дома... Только ты обязательно убереги ее, воин-слав, мне за подмогу знаешь сколько Иофф отвалит? Тебе и не снилось... Дай-ка баклажку, воды тебе наберу, мамки, когда кормят, пьют в три глотки...
Харр поежился, когда Шелуда коснулся его, отцепляя флягу от пояса - у самого-то обе руки были заняты. Ежели б не денежный резон, и сам бы этому холую не поверил. Шелуда сбегал к бадье проворно, вернулся, шикая по дороге на собравшихся. Сунул флягу Харру за пазуху:
- Поспешай, воин-слав...
- Сам знаю. Ты только этих-то разгони.
И пошел куда было указано, двумя руками держа мать и младенца, точно двух детей. Пока-то легко. А потом? Голубая пирлюшка светила еле-еле, но дорогу казала послушно. Сараи и хибары лепились вдоль плавно закруглявшейся стены, и пока никакой дороги видно не было. Пирль вдруг трепыхнулась, словно что-то почуяв, и нырнула под дверь незапертого хлева. Погоню надо переждать, что ли? Привычка доверять серебристой своей проводнице толкнула его следом. Заскочил в дверь, притворил ее поплотнее, прислушался. Нет, тихо. Погоня топотала бы - будь здоров! Кто за наградой, а кто и так, потешиться. Но сейчас слышалось только ровное и сильное дыхание с пофыркиванием. Светляк разгорелся ярче, и Харр наконец разглядел крупного горбаня, задумчиво косящего на него лиловым глазом. Острые горбики не позволяли сесть на такую скотинку верхом - на горб надевали плетеную корзинку, к которой привешивали со всех сторон дорожные короба, грузили немного: легконогая, но слабосильная скотинка не смогла бы снести даже одного человека.
Взрослого.
Но Мадинька была легкой, как дитя малое. Он похлопал послушное животное по шее, потом ниже... И себе не поверил: горбань-то был без горба! Только маленький выступ на самом крестце. Он усадил Мади на плоскую спину, своим поясом привязал ее к мощной высокой шее - горбань только покивал. Харр почесал ему мягкие рожки, пошарил за пазухой - нашел лепешку. Отдал скотинке половину. Взнуздать было нечем, но Харр знал; даже дубиной горбаня не заставишь перейти на рысь. Так, придерживая его за шелковистую белесую гриву, и вывел его на дорогу. И только тут увидал, что она круто забирает вверх, оставляя позади неприступные стены Жженовки.
Шли чуть не всю ночь, забираясь все правее и выше, пирль светила и изредка уносилась в придорожные кусты, шугануть какую-нибудь лесную зверюгу. Слава Незакатному, ни крупного хищника, ни подкоряжника не встретилось. К рассвету дошли до развилки - влево вилась торная дорога, вправо - едва уловимая тропка, все, что осталось от широкого торгового пути, ведущего когда-то в богатое златоглавое Двоеручье. После разграбления становища здесь бывали одни лишь пастухи да подкоряжники.
Рассвет наградил их блистательной чистотой весеннего неба и легким треугольником золотых ворот, восстающих как бы из кущи деревьев. Харр стегнул горбаня хворостиной: надо было любой ценой добраться до становища. Четвероногий сподручник зашагал проворнее, точно почуяв стойло, видно, слабые руки Мадиньки, обнимавшие его шею, нисколько ему не мешали. Червонное золото приближающихся с каждым шагом ворот становилось все ярче, но теперь исчезла их кажущаяся легкость - огромные наклонные столбы поддерживали массивный шар, и сквозь молодую листву уже было видно, что к этим воротам ведут ступени золотой, но уже более тусклой лестницы. Справа и слева от ворот раскинули свои светозарные крылья такие ломкие на вид стены, что у любого должно было возникнуть желание отъять от них себе кусочек. Недаром подкоряжники когда-то намылились именно сюда, хотя и в те времена Жженовка Тугомошная была и сокровищами, и припасами богаче этого крытого златоблестищем стана. Но и стены, и сами ворота, и ступени лестницы были неуязвимы для цепких лап лесного люда; разграблены были только дома, чьи
