но было приятно - ишь как ждала. - Только презентов на сей раз не образовалось, всего лишь кружала твоей подружке принес - не хочу, чтоб мы с тобой у нее в долгу оставались.
Махида взревела еще пуще.
- Да чего ты?
- Ты ж сказал: мы с тобой! А я уж думала, кинул ты меня, домом своим обзавелся в стане застенном...
Так. Наболтали.
- Дом не мой, - строго проговорил он. - Амантов. Дело я в нем вершу тайное, и этих моих слов ты даже не слыхала. Усекла? А болтать будешь - Иддс только мигнет, и замажут тебе рот зеленищем...
Это он оплошку допустил - рыдания переменили тональность и грозили затянуться на полночи.
- Уймись и на стол справь. Теперь уходить и приходить буду и вовсе нежданно, и чтоб от тебя ни единого глупого вопроса не следовало. Понятно? Жизнь-то впереди еще длинная...
Она послушно закивала и захлопотала возле очага, размазывая слезы по малиновым щекам. Нечаянно прихватила сажи - по зареванному лику пошли пепельные разводы, как на огневищенской стене.
- Не забудь - Мади покличь, чтоб кружала отдать, - сразу выплыли в памяти жаркие на вид кольца. - И как это вы только подружились, такие несхожие...
- Да выходила меня она, как птенца малого, - с готовностью отозвалась Махида, уже не знавшая, о чем теперь ей дозволено будет с мил-другом говорить. - Мамка моя с лихолетцем сбежала, гулящая она была, я-то ей хуже обузы. Ну, как припасы кончились, я решила по-ейному приработать, да глупая была, неумеха. Тот страж, которого я зазвала, побил меня ногами, а потом заявил, будто он - мой отец родной и хижина, стало быть, тоже его. Выкинул меня. Тут я уже и совсем с голоду скукожилась, в стан поползла - побираться. Тогда-то меня Мадинька и углядела. К себе, ясно дело, меня вести было невместно, но кое-как сюда притащила да по дороге стражей кликнула - ее слушались: рокотанщикова молодая жена, как же! Моего нахальника выперли, а она каженный день еду мне носила, ну прямо как в клювике. Вот и суди, дружба ль это или другое что... А насчет нашей несхожести - так теперь мы, почитай, обе сулящие.
У него рука так и дернулась - приголубить за такие слова.
- Да ты что? - удивилась она. - Когда я в прошлый раз тебе про нее поведала, ты аж вскинулся. Что, поперек горла тебе не к случаю пригулянные, а?
Он засопел, сдерживаясь, - еще начнешь отвечать, брякнешь лишнее. А девка она догадливая. Мадиньке это будет ни к чему.
- А то у нас сказывают, - вкрадчиво продолжала она, - неспроста среди ночи явился Солнечный Страж. Будто понесет от него одна из нашенских...
- Врут. Да и кто его видал, твоего стража-то?
- Его самого не видали, а меч его в ночи непроглядной светом солнечным над всем Зелогривьем лучился.
- Правду говорят, что бабьи языки - что рогатовы хвосты на ветру. Даже если б страж твой невидимый и впрямь прилетал - что ему, другой заботы не было, как здешних девок брюхатить? Вот пустите такой слушок, и поедет он гулять по свету, небылицы на себя наматывая, как перекати-поле. Кому-нибудь может и бедой обернуться.
- А, - беспечно отмахнулась Махида, - у нас уже сколько лет из уст в уста предвещание передают: родится, мол, новый бог. И принесет его неведомый, которого от других отличить легко, потому как будет он черным на белом и под белым. В Лилояне, где козлорогов разводят на шерсть да мясо, для того аманта держат, чтоб всех новорожденных козлят проверять. Ежели родится черный на белых ножках, его сразу в отдельный загон, за тремя загородками. Рожки прорежутся - снова проверка, у кого они белые, того еще пуще стерегут, чтобы, не ровен час, не принесли на спине или там меж рогов бога нового.
- Что, так и пропадает скотина зазря?
- Почему - зазря? Только их черепа и идут на рокотаны, лилоянским амантам большой прибыток.
Харр обсосал последнюю косточку наскоро обжаренного лесного голубя (а фазаночка была бы помясистее!), откинулся на постели. Что, не нагулялся в Огневой Пади? Судя по тому, как пола кафтана топорщится, то - нет.
- А что, Махидушка, - ухмыльнулся он - впрочем, без всякой задней мысли, - не сгожусь ли я тебе заместо Стража Солнечного? А там, глядишь, и за божком новорожденным дело не станет.
Но тут приключилось то, чего он меньше всего мог ожидать: Махида вся трепыхнулась, как утица, из воды выходящая, потом бросилась на колени подле постели и принялась Жарко и липко целовать его руки:
- Как же ты догадался, желанный мой? Я все сказать тебе норовила, да подойду близенько - и испуг берет ты ведь и за Мадиньку не порадовался...
- Ты что городишь? Орешков дурманных накушалась?
- Да каких орешков? В тягости я!
Оп! Не было ни гроша, да вдруг алтын. Сговорились они, что ли?
- И скоро порадуешь? - спросил он без малейшего энтузиазма.
- За Белопушьем, надо думать, так что нам еще миловаться - дней не считано!
Он критически оглядел ее - действительно, со стороны и не подумаешь. У таких, ширококостных, долго еще вся их девичья стать в полной справе. На том и мужья, и родичи дотошливые запросто промахиваются.
- Ладно, коли так - давай сюда, - добродушно пробасил он. - Поздравлю.
А вот на Мадиньке- тонковеточке уже все было как пером написано. Явилась она на третий день, когда не ждали. Харр на собственное удивление засуетился, начал совать ей алые кружала в тряпице; она приняла, не ломаясь, но так, словно на плоту плыла, а все земное на берегу осталось. Золотые глаза ее сияли по-прежнему, но сейчас этот свет не разбегался солнечными бликами вокруг по хижине, а уходил куда-то в глубь ее самой.
- Что, не по нраву?.. - чуть ли не жалобно подал голос менестрель.
- Отчего же? - теплым, воркующим голосом отвечала она. - Только зря ты тратился, господин мой Гарпогар, ты ведь мне уже все заветы свои пересказал, и как нарушать их - научил.
- Выходит, нам и говорить не об чем?
- Если хочешь, я послушаю тебя, господин мой.
Нашлась слушательница! Он только махнул рукой безнадежно, вспомнив свои бессильные попытки сформулировать и обосновать то, что он в глубине души называл заветом заветов. Она подождала еще немного, закуталась в теплую шаль белоснежного пуха, вежливо попрощалась.
Он только пожал плечами и впервые почувствовал, что летняя теплынь кончилась, словно очутился он в самом конце тихрианской дороги, под закатным солнцем.
- Посылай куда хочешь, - угрюмо попросился он у Иддса. - Немило мне на одном месте.
- Что, новый дом не люб?
- Что ты! Обстава богатая, горница кругла, так что весь день солнышко в окна глядит. Лепота.
- Тогда не дергайся. Караваи железные мне доставили, теперь надо соображать, каким таким манером ковачу нашему заказ сделать, чтобы он до поры до времени не раскумекал, что к чему.
Харр почесал лоб под надбровной косицей:
- А подкоряжники не ожидаются?
- По правде говоря - навряд ли. В Медоставе Яром мудродейка отменная: наварила пчелиной сыти - приманка такая дурманная, смешала с кровью человеческой (нашелся телес неугодный), да этой заразой комья хлебные напитала. Едва рассвело, поставила на стену воинов, у которых руки поразмашистей, и этими комьями лагерь подкоряжников закидали. Тут как раз пчелы проснулись, их вокруг Медостава видимо-невидимо, приманку почуяли - и тучами на вонючек лесных! А жужжалки там, прямо сказать, что медвежата летучие, десяток насядет - и дух из человека вон. Так что не думаю, что те, кто в живых остался, успели залечиться...
Придумка была изрядной, и это Харра немного развлекло.
- Сделаем вот что, - проговорил он, чувствуя, что чужая затея заставила и его ум работать попроворнее. - Скажешь Лесовику, что надобно тебе отборное дерево на крепкие бороны, вот пусть он сам и укажет в роще, какие срубить. На бороны мы-де насадим железные наконечники, и когда надвинется вдругорядь
