связь». Как видно, ни о какой серьезной конспирации речи не было. Была у Калужского еще одна вербовка. Некто Накобаяси служил в полицейском управлении, потом был уволен и устроился переводчиком в жандармерии. Его вербовка была проведена через «Кима». Калужский проработал резидентом до октября 1934-го, а затем вернулся в Москву и начал работать переводчиком ИНО. Его сменил молодой сотрудник ИНО Каспаров, который проработал резидентом в Сеуле до 1938 года. Из всех сотрудников японского сектора ИНО он, очевидно, был единственным, кто избежал репрессий 1939 года и продолжал работать в системе политической разведки.
Каспаров был молодым сотрудником, опыта конспиративной работы почти не имел и при контактах с японской агентурой мог наделать ошибок. Но, очевидно, у ИНО так же, как и при назначении Калужского, более солидной кандидатуры просто не было. Иначе чем объяснить то, что на такой ответственный пост в центре японской полиции и жандармерии, откуда в Москву шла ценнейшая военная документальная информация, вторично назначался молодой и не очень опытный сотрудник? Японская контрразведка в Сеуле была значительно слабее токийской контрразведки. Очевидно, в столице империи не предполагали, что советская разведка может качать такую ценную информацию из такого провинциального центра, как Сеул. Но если бы в Токио почувствовали опасность утечки информации и направили бы в Сеул группу опытных контрразведчиков, то последствия для Калужского или Каспарова были бы плачевными. Они, несомненно, были бы раскрыты, а ценнейшая японская агентура провалена. Могут возразить, что этого не случилось и все кончилось благополучно. Но это не снимает ответственности с начальника ИНО Артузова, так как все резиденты ИНО назначались за рубеж только с его согласия. Можно еще раз повторить, что Артузов хорошо знал японскую агентуру в Сеуле и Харбине и знал ее эффективность. И было уже тогда ясно, что такую агентуру надо беречь, оберегать от возможных провалов и для ее руководства посылать в эти города более опытных резидентов.
Чтобы как-то подстраховать Каспарова и проверить работу Сеульской резидентуры по линии контрразведки, было решено направить в Сеул опытного контрразведчика. Поэтому токийский резидент Гинце (Гудзь) получил указание ИНО проинспектировать сеульскую резидентуру. К этому времени Каспарову удалось завербовать жандармского унтер-офицера ( «Кан»). Уже первые шаги в работе источника свидетельствовали о перспективности его деятельности. Поэтому Гинце предлагалось ознакомиться с техникой связи резидента с этим источником, чтобы избежать его провала. Вот как об этом вспоминает Гудзь уже в 1990-е годы: «Когда я был в Сеуле у Каспарова, дела шли неплохо, но по части конспирации он не был достаточно подкован. Я ему помог повысить ее. Наиболее серьезные материалы давал „Тур“, хотя сам он в них разбирался плохо. Я приучил его к тому, что нужно искать материал, касающийся СССР и японской армии. Это ему удавалось».
«Тур» был связан с братом «132-го» «Кимом». Он и был тем самым писарем, от которого «132-й» через брата получал документы для Калужского. Когда «132-й» уехал в Харбин, «Тур» был завербован через «Кима» и начал передавать документы Калужскому, а потом Каспарову. Из допроса Калужского:
«Вопрос. «Ким» был связан с «Туром»?
Ответ. «Тур» был завербован при помощи «Кима» и около двух лет «Ким» был связан со мной и «Туром», то есть «Тур» через «Кима» передавал весь материал напрямую».
Такой была агентурная сеть сеульской резидентуры в первой половине 1930-х годов, и работала она очень результативно. Через генконсульство в Москву шли фотокопии ценнейших документальных материалов. Сеульская агентура в эти годы дала такие материалы, которые позволили иметь достаточно полное представление о японской армии и деятельности японской разведки, а также о военно- политическом положении Японии. Среди этих материалов можно отметить:
а) Большой обзор положения в Корее, составленный для японского парламента.
б) Материалы штаба о вооружении Корейской армии.
в) Сводка о деятельности атамана Семенова, о пребывании его в Японии и свидании с Араки.
г) Обзор о состоянии РККА на Дальнем Востоке, составленный штабом 19-й дивизии. Материал дал «Тур».
д) Сводки генштаба и штаба Квантунской армии об СССР и Маньчжурии.
е) Сводки Харбинской военной миссии.
Материал был очень ценным. Большой обзор использовался для составления военно-политических сводок, которые шли на самый «верх». Материалы штаба и обзор о состоянии РККА докладывались Наркому Обороны. Сводки об атамане Семенове и сводки Харбинской военной миссии использовались для «ведомственного употребления». В общем, все шло в дело, и информация из Сеула полностью использовалась. Солидные материалы давал источник «Тур». Кроме обзора о состоянии РККА он передал сводки Харбинской военной миссии, сводки штаба Квантунской армии о ходе операций против партизан, протокол совещания командиров дивизий Квантунской армии. В беседах с резидентом «Тур» отмечал и у военных, и в жандармерии небрежное хранение даже совершенно секретных документов и отсутствие их учета. Это позволяло ему брать из штаба наиболее интересную документацию и после фотографирования возвращать ее обратно.
Вот как характеризовал «Тура» резидент Каспаров в 1935 году: «Завербован в 1932 году… Регулярно дает большое количество материалов, исключительно подлинников. Дал много ценных материалов по японской разведке в СССР, подготовке Японии к войне, международной политике Японии. Основные группы добываемых материалов: 1) секретные сводки и журналы Генерального штаба и других центральных органов, 2) сводки и оперативные документы японских органов в Маньчжурии — штаба Квантунской армии, Харбинской военной миссии и других военных миссий, 3) сводки и другие разведывательные и оперативно-стратегические материалы штаба Корейской армии, 4) описания маневров, руководства по боевой подготовке, материалы военного министерства».
Это была ценнейшая документальная информация для военного ведомства. Мобилизационные планы Корейской армии имели для Генерального штаба такое же значение, как и мобилизационные документы, добытые «Кротовым». А для ИНО наиболее ценными были материалы о провалах, грозящих агентуре советской политической и военной разведки в Маньчжурии, Китае и Корее, а также документальная информация о деятельности японской разведки на территории советского Дальнего Востока.
После процесса 1939 года судьба «132-го» ( «Абэ») была решена. В Москве признавали, что он был ценнейшим источником Сеульской, а потом Харбинской резидентур. Но несмотря на это уже в январе 1939- го Центр дает указание Харбинской резидентуре прервать связь и с ним, и с другими источниками: «Вас никоим образом не должно смущать наше распоряжение о прекращении связи с большим количеством агентов — этого требуют существующие обстоятельства». Указание было категорическим без всяких объяснений и исключало какое-либо двойное толкование. После такого указания все связи Харбинской и Сеульской резидентур с агентурой были оборваны. Резидентам и сотрудникам оставалось только паковать чемоданы и возвращаться в Москву. Без агентуры им нечего было делать ни в Харбине, ни в Сеуле.
Последняя точка в истории «132-го» была поставлена в сентябре 1940 года. 3 сентября начальник ИНО Фитин в рапорте на имя Берии характеризовал его как «важнейшую фигуру японских разведывательных органов в Маньчжурии», которого подставила японская разведка для «дезинформации наших органов». Фитин считал, что при помощи этого агента японцам удалось проникнуть «почти во все каналы нашей разведывательной работы в Маньчжурии и Японии». А самого «132-го» он обвинял в том, что «являясь формально „ценнейшим“ агентом дальневосточного сектора и „родоначальником“ всей японской агентуры, фактически занимался вербовкой шпионов в пользу японской разведки. Так, например, им был завербован бывший резидент ИНО в Сеуле Калужский… сотрудник харбинской резидентуры Новак… Он имел прямое отношение к вербовкам на японскую разведку многих других бывших работников ИНО на Дальнем Востоке».
Через некоторое время в рапорте от 26 ноября, также отправленном Берии, Фитин вынужден был признать некоторые заслуги «132-го», отметив, что он «доставил нам ряд не лишенных ценности материалов и даже предупреждал о готовящихся арестах наших агентов, которым благодаря этому удалось заблаговременно выехать из Маньчжурии, доставлял некоторые списки перевербованной китайской агентуры погранотрядов и ОКДВА… от меня лично, не сообщая об этом своему начальству, делая это исключительно из-за материальной заинтересованности».
