А Лаура присвистнула, улыбнулась еще шире и, не доходя пяти шагов до Бориса Арнольдовича, вытащила из-за спины ружье:
— Эй, сволочь, ку-ку.
— Э-э-э-э-э-э. — Тот сразу же забыл про нож, лапнул было кобуру, висящую на поясе, но где там — клацнула могучая пружина, и стальная, с палец толщиной, стрела продырявила арбалетчика насквозь.[23] Точнее, прошла сквозь мочевой пузырь, пронзила брюшную полость и глубоко засела в раздробленном крестце. Со всеми вытекающими — вот именно вытекающими — необратимыми последствиями…
Так что вскрикнул страшно Борис Арнольдович, потом тихо застонал, вздрогнул всем телом и рухнул на колени. А Лаура зубодробительным пинком опрокинула его навзничь, вырвала из раны окровавленную сталь и хорошо рассчитанным движением всадила ее арбалетчику в горло. С хладнокровием и безжалостностью Афины Паллады.[24] И, видно по всему, — без намека на раскаяние. М-да, ведьма, как есть рыжеволосая бестия…
— Так, — подошел злой, как дьявол, Буров, глянул на Лауру, быстро наклонился над телом. — Готов. — Выпрямился, засопел, снова бросил взгляд на Лауру. — Эти штаны наденешь сама. — Ухватив покойного за ногу, в темпе вальса потащил в кусты — в тесную компанию Бакса и Льва Семеныча. С кем теперь прикажете разговаривать по душам? О том, о сем, о смысле жизни…
— Как скажешь, милый, — разом превратилась из фурии в воплощение невинности Лаура, подобрала нож Бориса Арнольдовича и смиреннейшей походкой невиданнейшей добродетели двинулась следом за Буровым. — Твое слово, любимый, для меня закон.
Вот ведь стерва.
«Ничего, я как-нибудь покажу тебе эмансипацию с феминизацией», — мысленно пообещал Лауре Буров, однако же пока ограничился лишь грозным взглядом — нужно было срочно разбираться с трофеями. Да уж, было с чем повозиться, было — что Борис Арнольдович, что Лев Семенович были экипированы на славу: справная одежка, ладная обувка, мощные семнадцатизарядные стволы. [25] Это не считая запасных обойм, цейсовских биноклей и массивных, хорошо заточенных клинков, из которых один был так называемым ножом для выживания — с полой рукоятью, содержащей зажигалку, рыболовный набор, нить, иголки и сигнальное зеркальце. Красота. К тому же сразу выяснилось, что покойный Лев Семенович был ужасный сладкоежка и отчаянный жизнелюб — в его сумке было полно конфеток, бараночек и анальных презервативов с интригующим названием: «Голубой Дунай». Кондитерские изделия, в отличие от резиновых, были незамедлительно пущены в ход. А вот рации, хоть и японские, годились только на выброс, потому как были они с секретом — особым кодом доступа, который если не наберешь, то хрен войдешь в эфир.
В общем, ободрал Буров Льва Семеныча как липку, убрал бельишко в сумочку, дабы простирнуть потом, надел широковатые в поясе штаны, ботинки фирмы «Милитари», куртеночку и панаму и сделался похожим на супермена на марше. А вот Лаура в туалете от Бориса Арнольдовича выглядела не очень — окровавленный низ, бесформенный верх, огромные, а-ля Чарли Чаплин говнодавы. Справа на поясе нож, слева ствол в кобуре. Не Диана, не Валькирия, красавица еще та. Вырви глаз. Ничего-ничего, пусть осознает, перевоспитывается. Будет знать, блин, в следующий раз, как вперед батьки лезть в пекло…
— А тебе идет, — мстительно заметил Буров, посочувствовал Лауре в душе, и тут затрещал мотор и на полянку въехал квадроцикл, близкий родственник банальнейшего мотоцикла на толстых четырех колесах. Обычно на таких раскатывают негодяи в голливудских фильмах о засилии байкеров, смердящее, оглушительно ревущее чудо техники тянуло за собой прицеп-фургон, а погонял им плечистый парень, по роже видно сразу, не обремененный добродетелями. Куда там наивному голливудскому кинематографу…
— А, бля, есть контакт. — Парень, дав по тормозам, заглушил мотор, вылез из седла и вразвалочку направился к окровавленному телу женщины. — Ну, бля, и белуга, бля. Жопа как два арбуза… — Он раскатисто заржал, нагнулся, тронул женщину за сахарное бедро. — Ну, сука, бля, теплая еще… Ну, белуга… — С легкостью перевернул тело на спину, покачал башкой. — Да, белуга… Ляжки по пятяшке, качок — пятачок… А черное пятно, — воровато оглянулся, проглотил слюну и вытащил из кармана упаковку презервативов, — двадцать одно. — Расстегнул штаны, зашуршал оберткой, грузно навалился на остывающее тело. — О'кей, вошел…
Крепкий, поросший волосом зад его судорожно задергался, дыхание участилось, превратилось в хрип.
— Ну, сука, ну, падла, ну, стерва… Ну, белуга…
Похоже, он был более мертвец, чем его партнерша.
— И не думай даже. — Буров придержал Лауру за рукав, горько усмехнулся, заглянул в глаза. — Если что, его хватятся, начнут искать. По полной программе, с собаками. Поднимется хипеж, а он нам ни к чему. Хрен с ним, пусть живет пока. — Он резко замолчал и кивнул в сторону полянки, откуда доносились животные хрипы. — Уродом. Его не забивать — лечить надо. Мочить потом, когда головкой поправится…
Скоро на полянке наступила тишина.
— Ну, бля, ну, белуга… — Парень встал, застегнул штаны и волоком, за обе ноги потащил покойную к прицепу. — Тяжелая, белуга. У, сука. — Поколдовал с замком, открыл дверцу и определил труп внутрь — судя по клубящемуся облаку пара, это был не просто фургон, а холодильник на колесах. Весьма вместительный, весьма.
В это время резко зазвучал тональный сигнал.
— Ну кто там, бля, еще? — Парень вытащил рацию, наморщил лоб, осторожно выстучал на клавишах код. — Алло? Зачистка слушает. А, это вы, Риваз Георгиевич? Сейчас, сейчас. — Он глянул на экран наручного, напоминающего «ролекс» пеленгатора, пошевелил губами, соображая, шмыгнул носом. — А, есть-есть, сигнал устойчивый, в паре километров на запад. Поздравляю, Риваз Георгиевич, с почином. Да- да, уже. Васнецов двух, генерал приезжий — трех, главврач одну. Такую белугу. Вот бы вам такую. А лучше двух. Ладно-ладно, хорошо, еду. Уже лечу!
Он и впрямь немедленно залез в седло, чирканув стартером, запустил мотор и, сминая шинами головки цветов, порулил с рычанием строго на запад. После него осталась бензиновая вонь и глубокие борозды в великолепии тайги.
— Да, это точно не сады Эдема. — Лаура с ненавистью посмотрела ему вслед, вздохнула тяжело и повернулась к Бурову: — Ну, какие мысли?
— Надо сваливать. И строго на восток. — Буров мощно взвел арбалет Бориса Арнольдовича, зарядил болтом,[26] взвесил на руке и удовлетворенно крякнул. — Что-то меня совсем не тянет играть в кошки-мышки со всей этой сволочью. А вот посмотреть, откуда она взялась, было бы интересно.
— Да, крайне интересно, — согласилась Лаура и с клацаньем, налегая всем весом на приклад, зарядила ружье Льва Семеновича. — Что ж это за гадюшник такой?
Странно, но ни электронные часы, ни портативные радиостанции, ни автоматические «Глоки» в нейлоновых кобурах не вызвали у нее ни малейшей реакции. У нее, рыжеволосой девушки из восемнадцатого века. М-да, странно…
Ладно, пустили Льва Семеныча с Борисом Арнольдовичем в последнее плавание, посмертно поменяли Баксу породу на водолаза и в темпе вальса, но с оглядкой подались строго на восток. Вокруг все так же буйствовала природа, вовсю наяривали птички-синички, однако настроение, мягко говоря, было скверным — в ушах все еще звучали крики агонизирующей женщины. Куда, на какую помойку истории завела их неведомыми путями нелегкая?..
Куда, куда… Буров в первом приближении уже определился: судя по смешению растительности, характерной как для северной тайги, так и для лесов Китая, — на Дальний Восток, в Приамурье. Да и с хронологией, если не заморачиваться, тоже была относительная ясность — свой знаменитый, бьющий наповал «Глок» австрийцы сделали в начале восьмидесятых. Значит, где-то рядом перестройка, миллениум, Японское море и границы нашей родины… Знать бы вот только, что это за сволочь разговаривает по-русски, разъезжает на квадроциклах и охотится на женщин из спортивных арбалетов. Олигархи? Мафиози? Депутаты? Федералы? А впрочем, какая разница. Одна шайка-лейка… Все одним дерьмом….
