осматривая подступающий со всех сторон лес. А тот гудит и стонет ветром, он неспокоен и встревожен, он живёт и движется, разглядывая странных гостей. Вороны кружат в серых небесах, разгоняя облака. Во тьме ворочаются и глухо рычат те, кому заказан путь в круг света. Раумы молчат, сжимая в пальцах серебряные молоточки и Волькноты Одноглазого. Над огнём, разбрасывая искры ярче сухих поленьев, летят негромкие слова конунга:
Такие слова гонят злых духов прочь, такие висы позволяют без страха входить во мрак… Причудлива вязь слов. Кольчугой прикроет костёр, в свете которого блеск серебpa подобен взгляду клинка. Конунг замолчал, плотнее заворачиваясь в тёплый плащ.
Воины не спят: им не нужно, — лишь отдыхают, жарят тушу подстреленного вечером оленя и дремлют в тишине, готовые вскочить, словно сжатые пружины. Сны, будь они у этих людей, в землях Кряжа были бы страшны и черны.
Инеистая Грива, скакун, несущий по небосводу Ночь, наконец, теряет к ним интерес, обходит костёр стороной и убегает вслед за солнцем, хвостом подкрашивая приближающуюся зарю. И вновь ревёт волшебный конь Одина…
После рассвета, при спуске с одной из гор, в котловине, чьи каменные стены были разрисованы красными непонятными узорами, бронетранспортёр закидали заточенными кольями, а сверху, едва не раздробив щиты, рухнули специально заготовленные камни. Машина рычит, пробираясь через завал, и идёт дальше, не обращая внимания на дикарей. Завтра, может, через день, на скале появится ещё один рисунок — чудесный восьминогий зверь, на крупе которого восседают бородатые люди, вооружённые длинными ножами…
Высоты Кряжа остаются за спиной — и вновь под колёсами равнины и длинные извилистые холмы, сменяющие друг друга беспрерывной чередой. Тут опять живут. Точнее, жили. Выползая на старинные дороги, бронетранспортёр раумов минует брошенные поселения, большие и совсем крохотные, а сидящие на щитах снаружи с почтением разглядывают забытых временем гигантов. Остаются за спиной развалившиеся угольные комбинаты, массивные башни, скалящиеся выбитыми окнами коробки зданий и эстакады, вгрызшиеся в бока холмов. Когда-то земля тут была черна от угля, растерянного с фабричных машин, теперь она черна от напалма, которым выжигали прорывающиеся из Алтайского края отряды.
Брошенные фабрики и комбинаты вызывают чувство жалости и отвращения, заставляя невольно отводить взгляд, — огромные лабиринты кирпичных и бетонных коробок, пережившие войну и ставшие прибежищем для тех, кто за всю свою жизнь даже не покидал их пределов. Гнойники на теле больной страны, вот уже какую сотню зим так и не способной излечиться. В небо торчат обломанные клыки фабричных труб, похожие на укрепления древних замков, захваченных беспощадным драконом. Они напоминают пальцы прокажённого, грязные и узловатые, в последней, так и не услышанной мольбе выброшенные навстречу высоте небес. Огромные массивы щедро разбросанных по сибирской земле железа, бетона и стекла, никому не нужных ещё двести зим назад, не говоря уже о сегодняшних днях. Напоминания о былой цивилизации, с остервенением вбитые в плоть планеты, вживлённые в неё, а после забытые навсегда. Отданные тем, кем в Городах сейчас принято пугать детей перед сном.
Нет, тролли не встают на пути бронемашины. Они словно знают, куда держат свой путь раумсдальцы, разбегаясь перед «Слейпниром» по вонючим норам и тёмным берлогам. Северяне уже не на круге Мидгарда. Лопнула преграда, разделяющая миры, Мировой Ясень качается и стонет, готовый упасть, а железный конь все продолжает нести викингов по выжженной тверди Йотунхейма. Это могло бы быть красиво — крохотная машина, ищущая дорогу среди призрачных поселений и уничтоженных территорий, — если бы не было так страшно…
Тут почти нет зверей, а пойманный на привале Сигурдом заяц едва не распорол тому руку второй парой задних лап. Сигурд ещё держал в руках рычащую в агонии отрубленную голову зверя, когда обезглавленное тело, учуяв свободу, рванулось к ближайшей опушке. Птицы не спускаются вниз, предпочитая парить в поднебесье и проклинать все, что видят под собой, протяжными, режущими душу криками. Даже звуки побледнели тут, а щебень летит из-под колёс машины не с привычным щёлканьем и лязгом, а как-то бедно и неслышно. Минута за минутой, миля за милей крохотный крестик броневика северян ползёт по вылинявшей карте на юг.
Вновь холмы и леса сменяются редкими рощами и полями, когда-то пригодными для земледелия. Разбивая копытами засохший чернозём, Слейпнир резво устремляется дальше. Тут живут охотники, выходцы с Алтая, быстроногие, смелые и свободолюбивые, которых северяне называют скрёлингами, как когда-то их далёкие предки называли американских индейцев — непростых, но примитивных. Люди войны, все ещё не пожелавшие отдать свои пастбища пришедшим с юга йотунам. Конные отряды изредка виднеются на горизонте или далёкой опушке, но приблизиться кочевники не спешат. Тут забыли запах бензина, а грохот двигателя пугает животных. Скрёлинги чертят охранные знаки, воротят крохотных зверей и исчезают в тени рощ. Они живут в примирении с этой больной землёй, уйдя, хотя и не по собственной воле, к корням прошлого, а значит, могут слышать то, чего никогда не услышит ни один Горожанин. Они знают, куда обвешанный щитами бронетранспортёр несёт своих седоков…
Втоптанные в грунт тяжёлыми ногами времени деревни и деревушки — как же много в России раньше жило людей… Вперёд, вперёд, оставляя за спиной покорёженные домики и рухнувшие крыши. Северяне точат мечи, смазывают винтовки, проверяют, легко ли выходят из ножен клинки, а Торбранд и Бьёрн разряжают автоматные магазины, кропотливо метя податливый свинец пуль древними рунами. Сила, что решилась бросить раумам вызов на их собственном языке, могущественна и непроста. А значит, зазвенит заклятая сталь.
Высохшими руслами рек, заросшими травой дорогами, мимо поваленных столбов линий высокого напряжения и рухнувших с неба вертолётов, по костям прошлого, сквозь тлен былого величия славных мест. За рулём машины меняются раумы, короткая остановка — и снова в путь. Робкие шутки, тяжесть на лицах и в руках, гуляющая по десантному отсеку фляга…
К вечеру этого дня они перешли Чумыш, реку-грань, отделяющую мир людей от мира великанов, и почти сразу же наткнулись на йотуна. Машина отдыхала на высоком покатом холме, вокруг неё, разминая ноги, бродили северяне, безрадостно осматривая унылый пейзаж раскинувшихся вокруг старых угольных комбинатов. Это уже начинались связанные в единую промышленную цепь комплексы «Гранита», протянувшиеся в Утгард на юго-восток ещё километров на двадцать.
Торбранд, Атли и Рёрик, вооружившись картами и биноклями, отошли в сторонку, осматривая сеть заросших дорог, убегающих с холма вниз, и оживлённо жестикулировали, выбирая очередное направление. Негромкий свист Орма, как обычно по пояс голого, загорающего прямо на пулемётной башне «Слейпнира», привлёк их внимание мгновенно. Лёжа на животе и разглядывая восточный склон через отстёгнутый прицел своей винтовки, он жестом предложил проследить направление. Люди подняли к глазам приборы и замерли, глотая сухие комки.
Метрах в трехстах внизу, с подветренной стороны холма, в рощице молодых кривых осинок стоял йотун. Высокий, метра три в холке, четвероногий, похожий на страшно искорёженную собаку, ещё две дополнительные лапы которой, слабые и гибкие, растущие из плеч, помогали пригибать побеги прямо к вытянутой пасти. Йотун был покрыт влажно поблёскивающим покровом коричневой слизи, не засыхающим даже под пристальным взглядом солнца, и совсем не имел шерсти. Острая зубастая морда, больше похожая на обнажённый череп, меланхолично срывала с веток зелень, лапы шевелились сонно и лениво. Неторопливо передвигая тяжёлыми когтистыми ногами, йотун неторопливо ползал по роще, без особенной охоты, словно от голода и острой нужды, обгладывая неаппетитные стволы хрупких осин.
В окружавшей мёртвые холмы тишине винтовка грянула неожиданно громко, и дверг невольно вздрогнул. Орм привстал, опять приник к прицелу и показал в сторону конунга вытянутый вверх большой палец. Торбранд улыбнулся. Йотун лежал на боку, завалившись прямо на обглоданные стволы деревьев, из пробитой головы на жёваную зелень струилась тёмная кровь. По раумам пробежал шёпот — то возносили хвалу Асам.
— В машину, — скомандовал конунг, пряча прибор в чехол, но тут Орм над его головой неожиданно вновь приник к оружию, — добро пожаловать в Йотунхейм и…
— Он жив! — И все опять ринулись к левому борту. — Он все ещё жив, — добавил стрелок и вновь снял
