Уингейт назвала себя прокаженной и отверженной и в чем именно заключается семейное проклятие.
Вот почему воскресной ночью, после того как дядя пожелал Перегрину спокойной ночи и отправился на светский раут, а все в доме легли спать, юный лорд Лайл сел писать письмо, адресованное мисс Оливии Уингейт.
Письмо от лорда Ратборна пришло на имя хозяина магазина гравюр и эстампов мистера Попхема в пятницу вечером. Лишь вернувшись домой, Батшеба трясущимися руками сломала печать.
Письмо написал секретарь. Кратко и исключительно вежливо он сообщал, что в ее услугах не нуждаются.
Поняв смысл жестоких слов, Батшеба долго смотрела на листок невидящим взглядом. Кровь словно превратилась в лед – знакомое чувство. Потом нахлынула горячая волна, и лицо запылало.
Она пыталась убедить себя, что это совсем иное, и все-таки память обжигала, словно была совсем свежей, словно не прошло трех долгих лет.
Это произошло через три месяца после того, как она похоронила Джека. От имени свекра пришло написанное секретарем письмо. А к нему прилагалось длинное послание, которое, как полагал лорд Фосбери, прислала невестка. Послание это, которое Батшеба никогда не писала, содержало бессвязные рассуждения по поводу смерти Джека и судьбы «его любимой дочери Оливии». Автор искал прощения и примирения. Ну и, разумеется, денег. Письмо оказалось поистине ужасным: «Давайте помиримся в память о Джеке и ради его ребенка», и так далее в том же духе. Бесконечные страницы одна за другой изливали безвкусное, пошлое нытье и жалкие в своей унизительности просьбы. Все вместе являло бесстыдную попытку извлечь выгоду из горя отца, потерявшего любимого, пусть и отвергнутого сына.
Письмо было написано рукой матери Батшебы.
Миссис Делюси даже не сочла нужным обратиться от собственного имени. В этом случае дочь никогда бы не узнала о просьбах и не пережила бы мучительного позора.
Но нет, матушка предпочла скрыться за именем самой Батшебы.
А потому именно миссис Уингейт получила лаконичный ответ лорда, Фосбери. И унижение пришлось терпеть именно ей.
Батшеба написала матери и получила тот самый ответ, которого ожидала: «Я сделала это ради тебя, дорогая, потому что ты слишком горда и щепетильна».
Это письмо оказалось последней весточкой от матери. Родители уехали в Санкт-Петербург, где отец умер от болезни печени. Вдова вскоре вышла замуж и отбыла в неизвестном направлении, не поставив в известность никого, даже родную дочь. Батшебе искренне хотелось бы скучать по родителям, однако ничего похожего на теплые чувства она не ощущала. Детство изобиловало случаями, подобными этому неуместному письму лорду Фосбери. Поэтому не приходилось удивляться, что Батшеба готова была вынести что угодно, лишь бы уйти из семьи и оказаться рядом с Джеком.
– Что случилось, мама? – спросила Оливия.
Миссис Уингейт подняла глаза. Она даже не слышала, как дочь вошла в комнату.
– Ничего. – Она разорвала записку секретаря лорда Ратборна на мелкие кусочки и бросила в огонь.
– Но ты плакала, – заметила наблюдательная Оливия.
Батшеба торопливо отвернулась.
– Наверное, что-то попало в глаз.
Она изо всех сил пыталась убедить себя, что не произошло ничего плохого. Так и должно было случиться. Всего лишь одним учеником меньше. Ну и что? Наверняка найдутся другие. Никакого унижения, в отличие от письма лорда Фосбери. Так что просто смешно испытывать разочарование… сердиться… обижаться.
Посещение Египетского зала было первой вылазкой в светскую часть Лондона, в тот мир, который принадлежал бомонду. А короткий диалог с лордом Ратборном оказался первым разговором с джентльменом за три года – с тех самых пор, как умер Джек. Новый опыт на некоторое время лишил самообладания, вот и все.
Объяснение, конечно, нельзя было считать полностью удовлетворительным, однако оно помогло пережить пятницу, субботу и воскресенье.
В понедельник, как обычно, состоялся урок рисования – в комнате, которую она арендовала двумя этажами выше магазина гравюр и эстампов. Когда урок закончился, Батшеба, как всегда, спустилась в магазин, чтобы узнать, не интересовался ли кто-нибудь ее объявлением.
У прилавка она сразу заметила знакомую высокую фигуру. Остановилась как вкопанная и уставилась, как девчонка, даже понаслышке незнакомая с правилами приличия. Взгляд сам собой измерил широкие плечи, спустился по спине и задержался на длинных, наверное, не меньше мили, мускулистых ногах, а потом снова поднялся по элегантной, безупречной и мужественной спине. Словно завороженная, Батшеба неподвижно созерцала ослепительно белую полоску шейного платка над воротником сюртука. Из-под шляпы спускались густые темные волнистые волосы, а поля шляпы оставляли на ухе небольшую изогнутую тень.
– А вот и сама миссис Уингейт, – раздался голос мистера Попхема. Батшеба вздрогнула и очнулась. Высокая аристократическая фигура совсем закрыла маленького человечка.
Джентльмен обернулся. Да, разумеется, Ратборн собственной персоной. Кто же еще может выглядеть так… безупречно, даже со спины? Кто еще способен рассматривать ее так сдержанно, без искры удивления и тени намека на недостойный интерес?
Нет, он не таращился, как обычный простак.
– Миссис Уингейт, – произнес он. – Вы появились как раз вовремя. Мы с мистером Попхемом едва не подрались.
– О, что вы, милорд, как можно, – засуетился встревоженный торговец. – Всего лишь неуверенность с моей стороны, поскольку я не знал наверняка… – Он совсем растерялся и замолчал.
