оказывается, имел вырез чуть не до талии. В этом наряде, в своей широкополой шляпе тетка выглядела сейчас, как Грета Гарбо или Марлен Дитрих в свои лучшие годы. Даже я был зачарован, на господина же Бернштейна теткин полустриптиз произвел, видимо, совершенно убойное впечатление. Он даже привстал со своего стула, опершись на свою трость, а дальше по инерции и вовсе поднялся и, легкий, как сухой лист, влекомый ветром, засеменил к неподвижной, как античная статуя, тетке. Однако во время этого короткого путешествия он успел извлечь из кармана своего старомодного полупиджака – полусюртука какую-то бумагу. Я наблюдал за этой сценой, так сказать, не из зрительного зала, а из-за кулис, и поэтому видел только, как, достигнув статуи тетушки, швейцарский дядя Сэм принялся сличать что-то, нарисованное на его бумаге, с достославной наколкой на тетушкиной спине, да так внимательно, что зрачки его глаз метались туда-сюда с немыслимой скоростью. Через минуту, видимо, полностью удовлетворенный результатами своих исследований, он неожиданно вскричал старческим фальцетом на хорошем русском: «Совпадает по всем пунктам!», и победно вскинул вверх руку с зажатой в пальцах бумагой. А потом началось совсем уж невообразимое. Бернштейн не без труда наклонился до пола, поднял теткину шаль и водрузил ее обратно ей на плечи, причем для этого ему пришлось подниматься на цыпочки. Затем он галантно поцеловал тетушке пальцы и, поддерживая ее за эти пальцы, как в старомодном менуэте, сопроводил на место, усадив опять на стул рядом со мной. Неузнаваемо изменился и пухлый Шуляев. Лунообразное лицо его вместо давешнего безразличия лучилось теперь такой любезностью и дружелюбием, что в этих солнечных волнах можно было просто захлебнуться. Все это время я сидел молча, в этой интермедии чувствуя себя статистом, но уже начиная понимать, что, кажется, в моей жизни начинает происходить что-то архиважное. А тетка Эльмира была невозмутима, и только улыбка легкого торжества витала на ее губах.
Бернштейн же, прекратив приплясывать по кабинету в шаманском танце, вернулся, наконец, на свое место. Из кожаной папки с золотым тиснением, лежащей не краю Шуляевского стола, он извлек еще одну бумагу, уже официального вида, водрузил на нос – подумать только! – пенсне и, вернув себе прежний серьезный вид, открыл было рот, но тут отворилась дверь, и в кабинет вошел Лорик. «Оригиналы полностью совпадают с ксерокопиям», – произнес он, но Шуляев махнул на него рукой, – дескать, и так ясно, не мешай! Бернштейн, стоя, начал читать по бумаге, и голос его звучал уже твердо и громко. Не сговариваясь, мы с теткой Эльмирой тоже встали. Текст бумаги гласил, что в соответствием с законами Швейцарской конфедерации я, российский гражданин Неказуев Глеб Аркадьевич, как старший представитель мужского пола, объявляюсь в соответствии с завещанием гражданки США Ольги Апостоловой-Эдамс, скончавшейся такого-то числа 1979 года, единственным наследником суммы, отписанной завещателем своему без вести пропавшему племяннику Алексею, которое за вычетом всех налогов и расходов фирмы «Бернштейн и Сын», капитализации и процентов, к настоящему моменту составляет шесть миллионов пятьдесят две тысячи четыреста пятьдесят один доллар США, которую сумму означенный наследник может получить в любом виде, для чего ему необходимо прибыть в офис фирмы «Бернштейн и Сын» в Женеве… Дальше я ничего уже не слышал, все неожиданно поплыло у меня перед глазами, колени стали ватными, и я бессильно опустился на стул. Все сразу засуетились, Лорик схватил кожаную папку и начал усиленно обмахивать меня ею, подбежал Шуляев и холодными пальцами начал щупать мне запястье, видимо, пытаясь обнаружить пульс, а Бернштейн принялся зачем-то трясти мою руку в активном рукопожатии. Только тетка Эльмира, оставшись невозмутимой, пробасила у меня над ухом: «Глеб, мальчик мой, я же тебе говорила!» Странно, но именно теткин голос вернул меня к действительности. Да, она же на самом деле все мне говорила! И почему я только подумал, что денег несколько миллионов рублей, а не долларов? Я открыл глаза, обнял тетушку за шею и поцеловал. Все зааплодировали.
Дальше встреча перешла в совершено неофициальное русло. Распили бутылку настоящей «Вдовы Клико», много говорили, шутили и смеялись. Один я сидел в состоянии легкой гроги, и мечтательно глядел на тетку Эльмиру, а все подшучивали надо мной и хлопали меня руками по плечу. Бернштейн, которого в обиходе Шуляев и Лорик называли просто мсье Серж, предложил продолжить торжество сегодня вечером в ресторане отеля Балчуг-Кемпински, где он жил. В восемь вечера он ждал нас у себя. Время было уже четыре, и тетка Эльмира сразу засобиралась, ведь нужно было еще разъехаться по домам, переодеться, и потом съехаться вновь. Мсье Серж попрощался с нами в высшей степени учтиво, а Шуляев – даже с некоторым почтением. Лорик вызвался нас проводить, и мы втроем отправились к выходу. Когда мы вышли из кондиционированной прохлады особняка на полыхавшую зноем улицу, вместе с прощальным рукопожатием Лорик протянул мне свою визитную карточку, сопроводив это действие каким-то малопонятным: «На всякий случай, а то вдруг чего…» Из визитки следовало, что Степанов Лориэль Шаликович является начальником службы безопасности «Московского Законника». Подивившись про себя редкому сочетанию русской фамилии, непонятной этимологии имени и грузинского отчества, одновременно я нашел объяснение некоторым непонятностям в облике и поведении Лорика. Настырный нагловатый взгляд у безопасников, – это профессиональное, хотя, по-моему, все они несколько неумно таким взглядом бравируют. Совсем не летний прикид тоже стал понятен – скорее всего, под пиджаком просто скрыта наплечная кобура. Да уж, опасный тип! Я рад был поскорее с ним распрощаться, сел в машину, где уже пару минут плавилась моя тетушка, и мы уехали. Всю дорогу я ехал совершенно на автомате, машинально и невпопад отвечая без умолку болтавшей тетушке. Господи, неужели все это не сон? Почему же ты не чувствуешь себя счастливым, Глеб Аркадьевич Неказуев, или как там тебя, – Нарышкин? Ответа не было.
Глава 5
Мсье Серж рассказывает
Суббота, вечер
Без трех минут восемь вечера мы с тетушкой Эльмирой подъехали к началу самой короткой в Москве улицы Балчуг, на которой углом с Софийской набережной расположился фешенебельный отель, принадлежащий к гостиничной системе Кемпински. Поскольку машину в преддверии пьянки пришлось оставить дома, до тетки и потом вместе с нею – до отеля пришлось добираться на перекладных, то есть на убитой частной «шахе», которая спасибо, что не развалилась по дороге, а только закипела, так что остаток пути нам пришлось проделать с включенной на всю в салоне печкой. Мне, вырядившемуся по случаю визита в приличное заведение в единственную свою пиджачную пару, это было в самый раз. Когда мы, наконец, подъехали к фасаду супер-отеля, обставленному частоколом флагштоков, я выгрузился из машины настолько испаренный и измочаленный всем этим днем, что даже не обратил внимания, как из кондиционированной темноты салона подъехавшего буквально вслед за нами Мерседеса вылез крахмально – прилизанный Шуляев в шикарном светлом летнем костюме из тончайшего итальянского льна. Полностью в стиль на нем была надета черная шелковая майка под горло, черные мокасины, а на запястье руки, в которой он держал черный несессер, у нас чаще именуемый барсеткой, красовался явно швейцарский хронометр на черном же ремешке. Ничего не скажешь, адвокат выглядел весьма изящно. Пока я таким образом откровенно завидовал законченности и стильности прикида на нем, тот, источая парфюмно – приветливую улыбку, направился к нам, на ходу протягивая мне руку. Походка у него была мелко- семенящая, а рукопожатие – на удивление вялым.
– Добрый вечер, уважаемый Глеб Аркадиевич! – произнес Шуляев, как-то особо тщательно выговаривая мое отчество.
– Здравствуйте, Вадим Львович! Вы, я смотрю, один, без Лориэля Шаликовича? – ответил я, в отместку столь же тщательно перемолов во рту все завитки странного имени-отчества Шуляевского безопасника.
– Не по чину ему будет, – просто ответил Шуляев, извлек свою ладошку из моей руки, и засеменил к тетушке Эльмире.
Подскочил к ней эдаким гоголем, галантно чмокнул тетке пальцы, и со словами: «Позвольте, я сопровожу вас!» под ручку повлек ее к дверям отеля. Тетка от такой обходительности вполне по-бабски вся расплылась, и великодушно позволила увлечь себя, на полголовы возвышаясь над спутником. Я посмотрел им вслед, и со злости на Шуляевскую шустрость сравнил его с мелким портовым катером, увивающимся вокруг величавой каравеллы. Я повеселился про себя сравнению, однако же самому мне ничего не оставалось, как последовать за ними в кильватере. И тут же я споткнулся. Видимо, это было накзание за насмешку, потому, что на абсолютно ровной поверхности проезжей части под козырьком отеля и споткнуться то было не обо что, тем не менее я не просто споткнулся, а еще и умудрился подвернуть голеностоп, так что щучкой полетел вперед, размахивая руками и страшно шлепая не поспевающими за
