– Но помилуйте, я-то тут при чем? Я уж тут третий год живу, столичные новости до меня не долетают, обо всех этих ужасах я ничего, не знаю! – вскричал бледный Еремеев.
– Конечно, об ужасах, как вы изволите говорить, вы и впрямь можете быть не осведомлены. Однако полиция желает от вас узнать содержание дневника доктора!
– С чего вы взяли, что я его читал? – Глаза Еремеева с беспокойством забегали.
Сердюков на самом деле не был в этом уверен, но опыт подсказал ему, что он попал в точку. Следователь рассчитывал на эффект внезапного появления, ошеломления противника, который психологически не был готов к отпору, как и вообще к появлению полицейского следователя из Петербурга.
– Вы служили в одном полку, были знакомы со старым князем, общались с княжной, – давил следователь. – Вы знали про дневник, расскажите, что в нем?
– Все, что вы изволили сказать, ни коим образом не делает меня знатоком чужих семейных тайн, – вдруг отрезал Еремеев.
Вероятно, первый испуг прошел, он взял себя в руки и решил обороняться изо всех сил.
«Ну, голубчик, сейчас ты у меня попляшешь!» – злорадно усмехнулся про себя полицейский, видя, что собеседника не удалось взять неожиданностью и напором.
– Вот, что, Еремеев, – уже совершенно другим, холодным и жестким тоном произнес Сердюков, – я не обвиняю вас в убийствах, хотя по ходу расследования вы можете оказаться и соучастником.
Ростислав Христианович хотел было что-то возразить, но следователь не дал ему слова и продолжил:
– Однако вы можете помочь следствию, и это, разумеется, вам зачтется. Но сдается мне, что вы тертый калач и подобные посулы вас не привлекают. Тогда я предлагаю вам сделку.
– Какую сделку? – изумился хозяин.
– Вы расскажете нам о дневнике, а я за это расскажу, – он понизил голос до шепота, – никому не расскажу, что вы были полицейским осведомителем и поэтому так легко избежали тюрьмы за мошенничество. Помогали полиции, иногда, за небольшую мзду, бороться с вашим братом, злодеем и душегубом.
Сердюков с торжеством смотрел, как белый Еремеев оседает в кресле.
– Но ведь мне было обещана конфиденциальность! Вы и ваши люди не выполнили уговора! Это шантаж!
Он не мог говорить, его душило злое отчаяние.
– Нет, голубчик, – зловеще-мягким голосом протянул Сердюков. – Вам ли говорить о шантаже! Вы ведь на этом деле поднаторели, не так ли! Нет! Это не шантаж! Вы утаиваете от полиции важные сведения, так не годится. Расскажете все, разойдемся друзьями, и даю вам честное благородное слово, что больше вас не побеспокою.
Более того, я даже досье ваше из отделения прихватил. Получите и сожжете. Концы в воду.
А вот ежели не согласитесь, то назавтра не только весь Н-ск, но и вся губерния будет знать о славном прошлом несостоявшегося жениха. Вряд ли вас после эдакого позорища пустят на порог приличного дома! Публика тут проживает хоть и благонравная, но тайное сотрудничество с полицией не одобрит. Увы, все заражено гнилым либерализмом!
– Ненавижу! – завизжал Еремеев и бросился на Сердюкова.
Однако тот не спасовал, и, хоть производил. впечатление нескладного и худосочного, рука у него оказалась твердая, а реакция быстрой. После короткой потасовки Еремеев был повержен на пол с завернутыми назад руками. На шум вбежал лакей и застыл в ужасе.
– Что стоишь, дурак! Видишь, шутим мы!
Поди, водки мне принеси! Горло дерет! – И уже обращаясь к Сердюкову:
– Хватит уж, ваша взяла. Согласен.
Глава тридцать четвертая
Татьяна Аркадьевна после ужасной гибели ненаглядного племянника заперлась в четырех стенах и совершенно не показывалась на людях.
И это понятно. Общество долго судачило о самоубийстве Верховского. Много ходило разговоров и досужих размышлений, но тайна сия так и оставалась неразгаданной. Княжна постарела и осунулась, и все, кто ее видел, удивлялись. Оказывается, она дама в летах! А доселе это обстоятельство было не столь очевидным.
Княжеский дом совсем опустел. Несколько человек прислуги и сама хозяйка молчаливыми тенями передвигались по безлюдным комнатам.
Княжна никуда не выезжала, никого не принимала. И частенько прислуга не была уверена, жива ли их хозяйка в своих комнатах? Что она там делает? Да Бог ее знает, может, молится, может, плачет, а то и вовсе сидит в оцепенении и неподвижном молчании. То, что голоса ее теперь не слышно, так это и хорошо, больно он отвратительный! Так рассуждали в людской повар, горничная и лакей.
Вязкое однообразие жизни прервал резкий звонок в парадную дверь. Дворник, он же швейцар, оторопел, так давно никто сюда не заходил и не звонил. Вошли два господина благообразного вида, один в дорогом штатском платье, другой в полицейском мундире. Второго дворник признал – следователь Сердюков. Стало быть, опять о покойном хозяине говорить будут.
– Пожалуйте, господа!
На звонок вышла горничная приняла шляпы и отправилась доложить.
– Барыня ждут вас в библиотеке! – вернулась она через несколько минут.
