еще 16-летний, Иван Прохоров. Три года Иван крушил белогвардейцев и сделал столько зарубок, что на ложе места не хватило.
- Да, сейчас надо бы прибавить еще семь заметок, - говорит за Прохорова сосед, - он уже семь фашистов подстрелил'.
Недавно я спросил Трояновского:
- Павел Иванович! Ты помнишь свой очерк 'В Туле'?
- Нет, - ответил он.
- А винтовку с зарубками помнишь?
- Винтовку помню.
- Сам видел ее или тебе о ней рассказали?
- Сам видел и знаю, что теперь она хранится в музее...
* * *
Как нельзя более кстати пришелся в предпраздничный номер первый из серии очерков Сергея Лоскутова 'У партизан'. Вовремя подоспел и новый очерк Симонова 'По дороге на Петсамо' - о боевом рейде роты пограничников по тылам врага. Вот его начало:
'Каким образом они появились в тылу, немцы так и не узнали. С моря? Но в эту и в предыдущую ночь на Баренцевом море бушевал девятибалльный шторм. С воздуха? Но уже третьи сутки небо было закрыто сплошной снежной пеленой. По суше, через немецкие позиции? Но там всюду... патрули, и вот уже третью ночь не было слышно ни одного выстрела.
Словом, немцы не знали и не знают до сих пор, как появилась в их тылу рота пограничников, наделавших в эту ночь такой шум от побережья и до Петсамской дороги. А раз этого до сих пор не знают немцы, не будем лучше говорить о том, как и где прошли пограничники. На то они и пограничники, чтобы везде пройти'.
И концовка очерка выдержана в том же духе:
'Сзади остались взорванный мост, 3 разрушенных казармы, 19 землянок, около десятка уничтоженных машин, 200 трупов солдат и офицеров Гитлера.
Комиссар Прохоров и командир Лихушин пересчитали своих бойцов. Через полчаса на скале никого не было. Пограничники исчезли так же внезапно, как и появились, одним только им известным путем'.
Лишь через тридцать с лишним лет писатель в своей книге 'Разные дни войны' рассказал, какими тропами хаживали тогда пограничники в тыл врага.
А в те часы, когда ротационная машина выдавала первые тысячи экземпляров 'Красной звезды' с очерком Симонова 'По дороге на Петсамо', то есть в ночь на 7 ноября 1941 года, он сам отправился с отрядом морских разведчиков в рейд на Пикшуев мыс, в тыл врага. Хотел дать еще один очерк, в номер от 8 ноября, заранее определив для него название - 'В праздничную ночь'.
Вернувшись в Мурманск рано утром, Константин Михайлович продиктовал свой очерк машинистке и снес на телеграф. Все, казалось, было сделано своевременно, но связь подвела. К нам этот материал поступил с опозданием на целых две недели - 22 ноября.
И все-таки мы его напечатали. Не могли не напечатать, понимая, чего он стоил автору - какого риска, каких трудов! Только заголовок дали другой 'В разведке'. И сопроводили примечанием: 'Задержано доставкой'.
Позже Симонов говорил мне, что очень огорчился бы, если бы очерк остался неопубликованным. А в своих дневниках даже... похвалил меня за 'редакторский такт по отношению к своему корреспонденту'.
* * *
Но вернусь к недосказанному о наших редакционных заботах накануне 24-й годовщины Октября.
Самым большим событием была, конечно, весть о традиционном торжественном заседании Моссовета совместно с партийными и общественными организациями Москвы. О том, что оно состоится, я узнал еще 5 ноября, а пригласительный билет получил лишь в полдень 6 ноября. Считал не часы, а минуты, оставшиеся до начала. На станцию метро 'Маяковская', где должно было состояться это заседание, отправился пораньше.
У входа усиленная охрана. Тщательнейшая проверка пропусков. Эскалатор бесшумно несется вниз. После погруженных в тьму столичных улиц в глаза бьет нестерпимо яркий свет.
Много лет прошло с того памятного вечера, но и теперь, когда я оказываюсь на этой красивейшей из станций московского метрополитена, меня охватывает волнение. Вспоминаются мельчайшие детали, лица людей, которых давно уже нет в живых. Отчетливо звучат их голоса...
Мое место в четвертом ряду, по соседству Александр Карпов - секретарь нашей редакции. Тут же правдисты Петр Поспелов и Владимир Ставский, редактор 'Известий' Лев Ровинский, директор ТАСС Яков Хавинсон. Словом, газетчики 'заполонили' первые ряды.
Сидим мы кто в креслах, принесенных сюда из ближайших театров, кто на довольно обшарпанных стульях из кинозалов. Почти все - в гимнастерках. Отличить военных от невоенных можно только по петлицам - у невоенных они 'чистые': нет ни кубиков, ни шпал, ни генеральских звезд.
Сидим как прикованные к своим местам, и никто никуда не уходит. Да и ходить-то некуда: нет ни фойе, ни холлов. Есть, правда, буфет, приткнувшийся здесь же. В буфете - бутерброды и, к удивлению всех, особенно фронтовиков, - мандарины.
Тихо переговариваемся. Гадаем, откуда могут появиться руководители партии и правительства? Что скажет Сталин о главном - ходе и перспективах войны? Многие сидят молча, погруженные в свои думы.
Прибывает поезд метрополитена. Все поворачивают головы в его сторону. Движение обычных поездов по этим рельсам - в противоположном направлении: значит, прибыли члены Политбюро и московские руководители.
Они располагаются за столом, накрытым красной скатертью. Сталин в кителе с отложным воротником, без знаков различия и орденов. Выглядит он несколько постаревшим, не таким, каким мы привыкли его видеть до этого. Выражение лица, однако, спокойное, взгляд сосредоточенный. Поднявшись на трибуну, заговорил ровным, глуховатым голосом. Изредка, правда, возникают паузы, будто он не читает подготовленный заранее текст, а импровизирует, подбирает тут же нужные слова.
Слушая его, я время от времени делаю торопливые заметки в блокноте. У меня свои редакторские заботы: вот на эту тему надо дать передовую, по этим вопросам - заказать авторские статьи...
Стиль доклада строг, эмоции как бы пригашены. Лишь однажды в зале прошелестел смех. Это когда Сталин сказал, что, мол, Некоторые господа сравнивают Гитлера с Наполеоном, уверяют, что он похож на Наполеона, а в действительности-то Гитлер походит на Наполеона не больше, чем котенок на льва. Я сразу подумал: отличная тема для Бориса Ефимова. Забегая вперед, скажу, что в праздничный номер нам удалось втиснуть на четвертую полосу карикатуру, выполненную Борисом Ефимовым. На ней - контурный портрет Наполеона, скосившего взгляд назад, а там - Гитлер, изображенный котом с облезлым хвостом, в треуголке со свастикой. Надпись под карикатурой: 'Поразительное 'сходство'.
...Звучат последние слова доклада: 'Наше дело правое - победа будет за нами!' Сейчас председатель Моссовета В. П. Пронин объявил, что заседание закрыто.
Да, он объявил об этом, но тотчас же добавил, что будет концерт. Чего угодно можно было ожидать, только не этого. До концертов ли нам!
Однако все остались на своих местах. Первый ряд заняли те, кто был в президиуме заседания, в том числе - Сталин. На импровизированной эстраде появились, сменяя друг друга, народные артисты Михайлов и Козловский, изрядно поредевший Ансамбль песни и пляски Красной Армии под управлением А. В. Александрова, ансамбль МВД, которым дирижировал Зиновий Дунаевский. Всем им бурно аплодировали и вызывали на 'бис'.
А тем временем, оказывается, пытались прорваться к Москве 250 вражеских бомбардировщиков. Однако ни один из них не прорвался. Потеряв 34 самолета, гитлеровская воздушная армада повернула назад...
* * *
Как в этот вечер, так и в последующие дни у каждого из редакторов центральных газет дел было невпроворот, а у меня вдобавок к этому еще и непредвиденные осложнения.
Когда Сталин коснулся в своем докладе людоедской политики и практики нацистских палачей, я уловил нечто очень мне знакомое. И тут же вспомнил одну из недавних наших публикаций: 'Документы о кровожадности фашистских мерзавцев, обнаруженные в боях под Ленинградом у убитых немецких солдат и офицеров'. Эти документы прислал в редакцию наш спецкор из 4-й армии, воевавшей на Волхове, Михаил Цунц. Их было пять. Публиковались они с рубриками: 'Документ первый', 'Документ второй'... Самым чудовищным был 'Документ первый' - 'Памятка германского солдата'. Обнаружили эту 'Памятку' в полевой сумке убитого лейтенанта Густава Цигеля из Франкфурта- на-Майне. Вот какие содержались в ней поучения, адресованные солдатам вермахта:
'У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание - убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семьи и прославишься навеки'.
Этот документ был воспроизведен в докладе Сталина дословно. После чего Верховный главнокомандующий сказал:
'Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат'.
Не буду скрывать, что всех работников 'Красной звезды' обрадовало, что материалы, добытые нашим корреспондентом, включены в столь важный документ партии. Но день или два спустя вдруг звонит мне А. С. Щербаков и строго спрашивает:
- Откуда вы взяли документ Цигеля?
Я ответил.
- Документ у вас?
- Нет. Мы получили его текст по бодо. Есть только телеграфная лента. Оригинал должен быть у корреспондента.
'Должен быть...' Эта формулировка не удовлетворяла секретаря ЦК. Он объяснил, что аккредитованные в Советском Союзе иностранные корреспонденты поставили под сомнение подлинность документа, приведенного в докладе Сталина. Надо, сказал Александр Сергеевич, во что бы то ни стало немедленно доставить 'Памятку' в Москву.
Мы сразу же стали разыскивать Цунца. С 4-й
