и кричать, что обратится в групком, сейчас не при царе. А Ираида отпаивала ее валерьянкой и укладывала отлежаться на свою кровать жакоб, купленную в комиссионке за бешеные деньги. Так страшно было ей, прокисшей от лени и вечного полулежания, вдруг остаться без домработницы.
— Мне и вовсе ваших денег не надо! — крикнула Павла. — Мне ничего не надо. Горите вы все тут огнем, назавтра в групком на вас подам…
— Я буду обедать в кабинете, — швырнув салфетку и поднявшись, заявил товарищ Степанов, — слышишь, Ираида! А вас я попрошу избавить меня от кликушества и истерик, — обернулся он к Павле. — Понятно вам, сударыня?
Впрочем, эти последние слова он произнес не совсем уверенно. Только и не хватало ему при его нынешних делах скандала в групкоме.
Шагами командора завгорздравом проследовал за свой роскошный письменный стол.
— Наподдал бешеный кот? — с изуверским состраданием осведомился в кухне дед Мефодий. — А вы, дама, не терпите, вы, дама, христианство ваше закиньте в дрова. Он вас по левой, а вы правую подставляете. Вы, Павла Назаровна, оставайтесь при своих правах…
— У него ужасающие неприятности, Павлочка, — сказала, входя в кухню, Ираида. — Ради бога, не обращайте внимания. И не говорите при нем ничего, он просто комок нервов…
— Все равно, кричать на наемную силу не имеет полного права, — наподдал со своей стороны дед Мефодий. — Он завсегда выпендривается, завсегда он превыше всех…
Ираида томным взором показала деду Мефодию неуместность его замечаний, и дед, покуда Павла с Ираидой поджаривали лук, чтобы отбить от супа запах пригоревших макарон, протрюхал в столовую — выпить по случаю крупной домашней заварухи. И утащить в кухню Юрку, которому небось ужасно как скучно в его холодной и неуютной комнате.
Подождав, пока Ираида прошла к мужу, дед захватил графинчик со смородиновой, Юрку привел за руку, и Павла, поквохтывая от сдерживаемых рыданий, налила старому и малому компота. Дед тяпнул водочки, заел компотом и объявил:
— Надо тебе, Егор, в нахимовское подаваться. Будешь славный моряк, как дед. Или как сам адмирал Нахимов. Правильно я говорю, дама?
А в кабинете в это самое время Евгений Родионович рассказывал Ираиде, пугая ее своими неприятностями и еще пуще пугаясь сам:
— Началось в день открытия больницы. Я тогда тебе не рассказал, щадил твои нервы. Видишь ли, я, по совету нашей Горбанюк, дал указание Устименке — этой змее, которую я отогрел на своей груди…
Он отхлебнул еще супу и, оттопырив губу, спросил:
— Вы что, в нем кухонные тряпки варили?
— О господи, Евгений, — взвилась Ираида, — что ты меня истязаешь?
Когда надо, она умела ринуться в атаку сама. И если на обед была действительно гадость, тут уж товарищ Степанов помалкивал. Не мог же он, в самом деле, сказать, что хозяйке следует иногда заглядывать в кастрюлю. На этот случай Ираида имела всегда готовый ответ: «Не смей попрекать меня куском хлеба. Я не домашняя хозяйка. Я — врач. И не в конторе сижу, а людей лечу». Она и вправду лечила у железнодорожников на полставки физиотерапией.
— Немножко пригорел супешник? — осторожно сказал Евгений.
— Пригорел, пока ты орал на Павлу.
Евгений через силу проглотил еще две ложки. В общем-то он нынче обедал в «синей столовой», а скандал устроил лишь для порядка.
— Тебе не интересно меня слушать? — с горечью осведомился он. — Ведь это касается не только меня…
Она ответила, что интересно и что он остановился на Устименке, которого пригрел, как змею…
Степанов оставил суп и рассказал все в подробностях. Дело заключалось в том, что произошел огромный и неприличный скандал, который раздул все тот же Володечка, чтоб он подох, черт бы его сожрал. Горбанюк правильно, здраво и трезво рассудила, что дешевая популярность в городе и в области этого типа, Богословского, быстро разнесется по градам и весям, и сюда, в новую больницу, ринутся болящие всех родов и возрастов. Про Вагаршака Саиняна также много болтают, несмотря на то, что он щенок и у него молоко на губах не обсохло. Проклятый Устименко выписал сюда еще одного типчика, некоего профессора Щукина из Ленинграда. Щукин еще не прибыл, а ему, Степанову, уже звонят, чтобы он, изволите ли видеть, зарезервировал койки в той больнице, где еще только будет работать так называемый профессор. В общем, они с Горбанюк правильно предсказали, во-первых, состояние нездорового ажиотажа, которое, несомненно, крайне вредно, а во-вторых, те возможности, которые создает такой ажиотаж для материально нечистоплотных людей.
— Ты про что? — немножко испугалась Ираида.
— Про взятки, — ответил Евгений Родионович. — Про взятки, коташка. Таким, как Щукин или Богословский, всяк потащит кто что горазд. Сердечная благодарность, вы меня обидите, ваше теплое ко мне отношение…
— Женюша, а ты не слишком? — сказала Ираида. — Ведь это даже опасно, так думать…
Товарищ Степанов сходил в столовую, поискал смородиновую, не нашел, выпил коньячку и потребовал второе. Ираида принесла котлетки в луковом соусе.
— Уж это я сама стряпала, — солгала она, — это в твоем вкусе, остренькое, с перчиком.
Евгений с трудом пропихнул в себя «остренькое, с перчиком», назвал жену несовременной идеалисткой, впрочем, как и себя, и сказал далее, что у него имеются неоспоримые сведения, еще довоенные, что Богословский «брал». Что же касается Щукина, с усмешкой разъяснил Женечка своей идеалистке жене, то зачем ему оперировать неоперабельных «за так». Ведь должен же быть тут хоть какой-то здравый смысл…
— Нет, не согласна, — упрямо произнесла Ираида. — Категорически не согласна. Я помню, как Володька еще мальчишкой орал о здравом смысле мерзавцев. О том, что, с точки зрения мерзавца, с точки его здравого смысла, не берущий взяток — дурак…
— Что ты этим хочешь сказать? — опять задрожав губой, осведомился Евгений. — В какой плоскости ты ставишь вопрос?
— Ах, да ни в какой, — с досадой произнесла Ираида. — Просто ты раздражен, устал, подозрителен…
— Хорошо, перейдем в другую плоскость, — решив больше не волноваться, сказал Степанов. — Пожалуйста! Может ли наш больничный городок в нынешней послевоенной обстановке, когда раны еще не залечены, удовлетворить весь наш многомиллионный Советский Союз?
Ираида только плечами пожала. Что он могла ответить?
— Ведь с этой постановкой вопроса ты не можешь не согласиться?
Разумеется, Ираида согласилась.
— Вот, дорогая моя, эти завихрения товарища Устименки я и предполагал разумно профилактировать. Но тут мне не повезло, трагически не повезло, не повезло из-за стечения дурацких обстоятельств…
И Степанов рассказал, как именно ему не повезло. Оказалось, что накануне открытия больничного городка и, как назло, в отсутствие Устименки в больницу пожаловал некто Пузырев, черт принес его из Архангельска…
— Какой Пузырев? Имени которого площадь?
— Этот самый.
— Так он же пал смертью храбрых?
— Вот и не пал, — рассердился Евгений. — Все считали, что он пал вместе с остальными гвардейцами, а он выжил. Его прямо с нашей площади увезли и лечили. И вылечили. Он даже понятия не имел, какими орденами его взвод награжден и какой он в Унчанске знаменитый человек. Прослышал про Богословского, что-де здесь, и принесла его нелегкая к Николаю Евгеньевичу. Он его с малолетства знает по Черному Яру — этот самый Пузырев, с самого крошечного возраста. Ну и держит в чудотворцах. А старуха
