(лат.).} священническим родам), тем более их оппортунизм в римском вопросе воспринимался правоверными предательством не только Израиля, а самого бога.
При таком положении дел хорошо слаженная вооруженная группа могла поднять фанатиков, раздраженных всеместной обираловкой пилигримов, и завладеть храмом; религиозная власть, само собой, перешла бы в другие руки, однако при непременном условии невмешательства римлян. По многим причинам надеяться на такой расклад не приходилось, коль предварительно не подкупить коменданта крепости или самого прокуратора, случись он в Иерусалиме. Кроме всего прочего, надобно учесть и естественные тенденции всякого иудейского восстания, всегда направленного не только против своих, но в первую очередь против иноземных угнетателей. Наше же движение взросло на сугубо религиозной основе.
Иерусалимский гарнизон не представлял серьезной опасности - одна когорта пехоты и эскадрон конницы, всего около восьмисот человек под водительством трибуна. Гарнизон стоял в замке Антонии, что соседствовал с храмовым подворьем, на пасху нес караул у военных объектов и стражу у Иродова дворца, где привычно останавливался прокуратор. Замок, возведенный на стыке северной и западной колоннад внешнего храмового двора, возвышался настоящей крепостью, занять ее не так-то просто без осадных машин; однако часть немногочисленного гарнизона, как я уже сказывал, несла стражу и неожиданным ударом Антония оказалась бы у нас в руках; кстати, так и случилось, тебе сие известно, во время Иудейской войны.
Ныне и сам не различу, где мои теперешние соображения, а где планы Иуды из Кариота, или я все снова и снова пытаюсь оправдать мечтания того молодого человека, не слишком-то приличествовавшие, на мой нынешний. умудренный жизнью взгляд, ответственному представителю серьезной фирмы, посему оставлю-ка лучше в стороне комментарии и перейду сразу к фактам.
О чем мечталось в те пасхальные дни, сейчас уже неважно. Я начал действовать, никого не посвящая в свои замыслы - события развивались сообразно моим предвидениям.
28. После смерти Иоанна почти ежедневно к нам являлись делегации пограничных банд, выслушивали проповеди и притчи Иисусовы, а после задавали неизменный вопрос: сей равви - мессия или нет? Иисус не отвечал, но и не отрицал, а мы доверительно нашептывали: истинно мессия, и близится час.
Однажды, при молчаливом участии наставника, мы создали совет ближайших. Тогда-то и возникла наполовину военная организация, во главе ее двенадцать старших - столько племен израилевых насчитывалось во времена Exodus {Здесь: исход евреев из Египта (лат.).}. Симон и Андрей стали вожаками, Иаков и Иоанн, сыны Заведеевы, судьями, а Иаков, сын Алфея, заправлял организационными делами, я ведал хозяйством, насчет остальных не упомню, что и кому назначалось.
На совете утвердили и некое магическое число семьдесят и семь военачальников, им надлежало принять когорты - оные, полагали мы, создадим из людей, притекших в ряды повстанцев. Пока же начальники поддерживали связь с заговорщиками в околичных деревнях и с ватагами пустынных изгоев.
29. Среди старейшин сразу же начались раздоры: кому доверить верховное руководство. Иисус, молчанием одобрив весть об организации и ее целях, отринул роль главы, не испытывая к сему ни малейшего призвания. Да никто и не ожидал, чтоб святой муж и пророк ладил с мечом вопреки традициям.
Среди соискателей на звание главного вожака оказались Симон, Андрей, а также Иоанн, сын Заведеев. Андрея в расчет не брали: признанный кочевыми бандами, он отправился вести подготовку среди номадов. Муж жесткий и упорный, многие годы проведший в пустыне у Иоанна, он знал почти всех главарей и, сдается, после Иоанновой смерти стал их духовным наставником. Кто знает, не он ли сделался spiritus movens вооруженного заговора; с его появлением у нас начались мятежные разговоры, а когда выявилась мысль о восстании, Андрей частенько и подолгу где-то пропадал, появлялся изредка, будто проверяя, как обстоят дела с военной подготовкой.
Надобно признать, его деятельность принесла обильные всходы, когда дошло до открытого выступления: под его началом действовали самые мужественные заговорщики. После поражения ушел со своими отрядами и больше никогда не вернулся к семье в Капернаум. Во всяком случае, он не погиб. Вел и другие смуты, его имя не единожды слышали - имя шейха, чтимого средь номадов Аравийской пустыни.
Симон, вожак оседлых групп, тоже мог претендовать на общее руководство; среди рыбаков, а они составляли большинство в нашей общине, он был почитаем. Самый первый Иисусов ученик, человек простой, даже ограниченный, он слепо верил в божественное его назначение. Как-то по секрету признался мне - было ему видение. Однажды вечером вместе с Иоанном и Иаковом они оберегали покой учителя, который совершал вечернюю молитву, по обыкновению, sub coelo {Под открытым небом (лат.).}. Глухой ночью Симон увидел (Иоанн и Иаков заснули) свет, а в нем Моисея и Илию, наказавших ему слушаться равви. Тогда-то он и уверовал, что Иисус - ожидаемый мессия.
Иоанн обладал умом ясным и прозорливым, самый молодой среди старейшин, не претендовал на верховное руководство. Иисус любил его даже больше, чем добряка Симона. Юношу стройного, приятного ликом, Иоанна любили все девушки, матроны и степенные мужи. Среди людей низкого звания редко встречаются чувства, столь обычные у эллинской и римской аристократии, но и у людей простых истинная красота вызывает восхищение, и неважно, девушка ли ею наделена или юноша.
Иоанн носил свою красу с деликатным обаянием и не злоупотреблял ею - он был из истовых хасидим; его все баловали, и - о диво! - это ничуть не испортило нрав юноши, в получении же высокой должности могло помочь. Моложе меня на два-три года, интеллигентный от природы и щедро ею одаренный - веди он свой род от монархов, умелым поведением получил бы небольшое царство, он трезво оценивал свои преимущества, дабы не спотыкаться на колдобинах будней; изящество, однако, отнюдь не способствовало политической карьере, к чему, впрочем, Иоанн вовсе не стремился и не заявлял никаких притязаний.
Брат его Иаков, некрасивый обликом, но быстрого ума, не без оснований рассчитывал: возвысится Иоанн, и он, Иаков, добьется значительных почестей, и посему усиленно домогался Иоаннова выдвижения против Симонова, доводя Иисуса до полного отчаяния: ведь Симон, верный как собака, по сю пору считался главным в общине, а точнее - правой рукой учителя.
Иисус поначалу отделывался от намеков Иакова молчанием, что вообще свойственно было его натуре, когда речь шла о делах бренных, не касавшихся его морального учения, о политике же вообще высказывался неопределенно.
30. Однажды, к примеру, с лукавством приступили к нему: позволительно ли иудею платить подушную подать кесарю, - а вопросил один из лицемерных соферим, что в юридической софистике не уступают римским казуистам; Иисус словно бы не приметил ловушки; скажи он - непозволительно, тут же его кликнули бы крамольником. Разговор состоялся на городской рыночной площади в стороне Гадаринской, в толпе зевак, городишко сей наполовину греческий, и соглядатаев здесь водилось больше, чем блох на хребтине у осла; так вот, скажи учитель, позволительно-де, и толпа, коей ненавистна была несправедливая и позорная подать, возроптала бы незамедлительно. Возможно, равви вовсе не думал о последствиях ответа, просто наитие гонимого подсказало ему слова, поистине достойные Сократа. Велел подать римский денарий и, показав изображение Тиберия, спросил: чье сие изображение? Кесарево, ответили ему. А какой монетой платят подать во храме, иудейской или тирской? Все едино, ответили ему. Отчего же сие? На тех монетах нет изображений ни человека, ни вещи, запрещенных господом. Так вот: отдавайте кесарево кесарю, а божие богу, - сказал Иисус и, вернув денарий, стал сказывать одну из своих притчей совсем на другую тему.
Примерно таким же способом учитель усмирял наши споры касательно главного руководства - по мере роста мятежного отряда вопрос требовал немедленного решения.
31. Помнится, однажды вечером снова разгорелся спор о первенстве и кто-то выкрикнул мое имя, до тех пор умалчиваемое; хотя я, бесспорно, на голову превышал всех кандидатов, однако никогда не предлагал услуг через своих приспешников. Из понятных соображений я сторонился всего и выжидал, когда пробьет мой час; тебе не надо объяснять - ни малейшей склонности к военной службе у меня не наблюдалось, а большинство вожаков почитает своим священным долгом махать мечом, по моему же мнению, сие - последнее дело для стратега.
Здесь, на Востоке, как, впрочем, и у других народов, военное искусство как таковое не было известно,
