– Что ж ты, сволочь, заховался, – сказал Жмакин. – Хожу, хожу, думал нынче уматывать. Аж один.
– А я проверял. Я на все свиданки выходил – смотрел. Я – бдительный. Своя шкура ближе к телу, особенно когда вышку имеешь.
– За что вышку-то?
– По совокупности. А позже легавого пристрелил, не слышал?
Жмакин пожал плечами: откуда, мол, мне слышать.
Корнюха попросил Жмакина зайти в магазин – взять водки. Сам он боялся. Его очень ищут, но навряд ли возьмут, ведет он себя аккуратно и тактично. Он именно так и выразился – «тактично».
– А я, думаешь, не боюсь? – сказал Алексей. – У тебя вон вид какой, а на меня все косятся. Лучше ты зайди…
Один магазин они уже миновали. Сюда не имело смысла заходить – и народу мало, и автомата нет. Если уж заходить, то так, чтобы Лапшин был наготове.
– Ты обыкновенный щипач, – сказал своим ровным голосом Корнюха. – А мне еще неохота ликвидировать свою молодую жизнь. Вон магазин – возьми два поллитра.
Он дал Жмакину тридцатку и завернул в переулок. Алексей проводил его взглядом, позвонил Павлику в Управление и купил не два пол-литра, а одну маленькую и кусок колбасы.
– Чего так мало? – удивился Корнюха.
– Того, что я жрать хочу.
И на ходу стал рвать зубами свежую, мягкую колбасу. Корнюха выбил ладонью пробку, легко вылил в свой мятый рот водку и вздохнул. Шли переулочком, не по тротуару, а по булыжной мостовой. Лицо Корнюхи блестело от пота. Внезапно из-за угла выехала длинная, черная, лакированная машина и, светя подфарками, промчалась мимо.
– Раскатывают! – сказал Корнюха. – Начальнички.
Они немного поговорили о Корнюхиных побегах, о том, что Мамалыгу тоже взял Лапшин и что нужно сделать одно хорошее, крупное дело, а потом надолго притихнуть или даже уехать вместе в далекие края.
– А может, не дело сделаем сначала, а бандочку? – спросил Корнюха, обняв Жмакина за плечи и прижав его к себе. – Дело – это мелочь, банда – это дело. Будем кое-кого убивать. Мне обратного хода так и так нету, ты кровишкой замараешься – тебе тоже не будет. Я тебя пока на связь поставлю, на организацию. Потом дисциплинку заведем, кое-кто знает – со мной шутки плохи. Родственники у меня имеются, братишка еще есть, слава богу, нерасстрелянный. Из лесу можно налеты делать. У меня, кстати, наколот один старичок из пограничных жителей. Если что не в цвет – уйдем за рубеж.
– Валюта же нужна…
– Валюта – дело наживное. Пароходы приходят с туристами, туристы в гостинице валюту обменивают. Ежели умненько – кассирша быстро лапки кверху, никто и не опомнится, как вся валюта наша. Я приглядывался, у меня все нанюхано.
– Оружие надо!
– Есть! При себе два шпалера! – Корнюха похлопал себя по карманам. – Наган и браунинг второй номер. На хавире еще кое-что.
– Богато живешь…
Они вышли на канал. Дождь все еще моросил. Жмакин жевал колбасу. Он играл свою роль вяло, как бы вовсе не желая идти в банду, как бы все более разочаровываясь в предложениях Корнюхи, как бы даже жалея, что встретился с ним. Впрочем, здесь тоже нельзя было пережимать, уже совсем поздно, и на канале нет людей. Пристрелит и сбросит в воду, потом кому будешь жаловаться, бедный Жмакин?
– Чего молчишь? – осведомился Корнюха. – Может, ты покамест ссучился? Ты учти, моей голове цена дорогая. Кто меня продаст, тот жив не останется…
– А ты не пугай, – сказал Жмакин. – Я давно испуганный. Я вот только тебя слушаю и раздумываю: разве я бандит? Я рецидивист классный, а бандит, может, еще из меня и не выйдет? Или научите?
Внезапно они вышли к ночному магазину. Здесь стояло несколько такси и переругивались под дождиком морячки в лихо заломленных фуражках. И милиционер прохаживался неподалеку – в плаще, в капюшоне.
– Водочки бы тут взять! – сказал Жмакин.
– Иди бери.
– Народу больно много.
– Да кому ты нужен?
Стоя у деревянных перил канала, Корнюха опять дал ему денег – все из той же пачки, не считая, тридцатками. Давал деньги он надменно, словно Жмакин уже служил у него, нанялся ему в холуи и боялся его. Алексей, втянув голову в плечи, подрагивая от сырости, протолкался в магазин, купил бутылку какой-то мудреной, особой крепости водки, пива, папирос, фасованной грудинки и обсыпанный мукой калач. Когда он выходил, морячки продолжали весело ругаться, у них все пуще разгорался какой-то спор, и они спрашивали прохожих, но прохожие не знали. У Жмакина они ничего не спросили, такой, по их мнению, наверное, не мог знать ответа на тот вопрос, о котором они спорили. И Жмакину вдруг ужасно захотелось быть с ними, таким, как они, в такой же фуражке и в черном клеенчатом плаще, с ними, а не с Корнюхой.
«Да я ведь уже с ними! – подумал он. – Больше с ними, чем с ним. Я сейчас, скоро с ним кончу и тогда буду почти совсем с ними. Я тоже куплю себе такой плащ и буду стоять с компанией и спорить, и никто меня не станет бояться, потому что я сделаюсь другим…»
Он еще оглянулся на морячков, боясь, что они разойдутся, прежде чем он выполнит то, что ему
