почудил?»
Он сжал кулаки в карманах пальто и оглянулся – на мгновение показалось, что они приближаются, что они сейчас возьмут, сию секунду! Но их не было, по перрону шла Клавдия в белом беретике, в шубе с маленьким воротничком, в постукивающих ботах. От растерянности он пожал ее руку. Поезд, лязгая замерзшими буферами, остановился. Они влезли в вагон, набитый до отказа. Клавдию прижали к Алексею. Он обнял ее одной рукою, она робко взглянула на него, но ничего не сказала. Их слегка покачивало, свечи едва мерцали в грязных фонарях, пахло военными шинелями, духами, пивом, вагоном. Жмакин поглядел на нее сверху – она точно бы дремала.
– Клавдя! – негромко позвал он.
Она опять робко на него поглядела и медленно улыбнулась. «А что, если ей все сказать, – подумал он, – сказать как, почему? И со слезой? Пожалобнее».
– В какой же театр поедем? – спросила она.
– В любой, – сказал он с таинственной интонацией в голосе, – в какой хочешь.
– Ах ты, Леша-Николай, – ответила она и сильно, с ловкостью высвободилась из его руки. Выражение ее лица было по-прежнему робким.
Нужно еще было придумать, в какой театр пойти. Он не знал театров, а у Клавдии спрашивать, казалось, не следовало.
В Музкомедии уже не было мест. Театрик в Пассаже показался им обоим скучным, а Жмакину очень хотелось, чтобы это их посещение театра оказалось праздничным и как можно более шикарным.
Возле Пассажа на улице Ракова они постояли, подумали, Клавдия улыбалась. Алексей хмурился.
В Малом оперном тоже не было билетов. Жмакин долго приставал к кассирше и лгал, что приезжий, но кассирша даже не слушала, пила в своем окошечке чай и разговаривала по телефону. Клавдия все улыбалась, глядя на Алексея.
У бывшей Думы Жмакин нанял такси, и они поехали в Кировский театр. Клавдия сидела в уголочке, глаза ее непонятно блестели. Алексей придвинулся к ней совсем близко и со зла обнял ее тем привычным жестом, которым обнимал уже многих в своей жизни. Она ничего не сказала, отодвигаться ей было некуда, единственное, что она могла сделать, это дать ему по морде, но она этого не делала. Свободной рукой он погладил ее по колену и немного выше – там, где кончается чулок. Юбка была из тонкой шерсти, и он ясно чувствовал конец чулка, потом гладкую кожу, потом резинку трусиков.
– Пусти-ка, – сказала она.
Он с трудом оторвал руку от ее колена, она что-то поправила, резинка щелкнула, и такси сразу остановилось. Это был театр. Расплачиваясь с шофером, он внезапно вспомнил, что здесь с Гаврюшкой Шестовым они когда-то собирались «взять» квартиру. Вот в этом угловом доме, на третьем этаже. Собрались, но Жмакин отказался, дело могло быть «мокрым», он не пошел на это. И действительно, Гаврюшке не повезло. И Гаврюшке, и другим его товарищам. Их поймали здесь же, в подворотне, сразу после убийства, и Шестов получил вышку.
Жмакин вздохнул, они вошли в театр. Старая женщина в генеральском башлыке продавала два билета. Алексей купил и еще вздохнул.
– Чего это ты все вздыхаешь? – спросила Клавдия.
– Вспомнилось кое-что, – медленно ответил Жмакин. – Товарищ вспомнился, дружок – Гаврюшка. Вот тут, неподалеку, на углу судьба сыграла с ним злую шутку. Шутку-прибаутку. Был Гаврюшка, нет Гаврюшки.
Она молча снимала шубу, развязывала на шее платок. Щеки ее были розовы с холоду, глаза блестели, и пахло от нее морозом.
– Ну?
Он взял ее под руку и крепко прижал к себе. Она засмеялась.
– Ну что ты говорил про Гаврюшку? – спросила она. – Досказывай.
– Не хочу. Сдох – и баста.
Жмакин тоже улыбался. Они зачем-то подымались по лестнице, хотя места их были в партере. Их обогнал человек в гимнастерке военного образца, в сапогах с узкими голенищами. На бегу он обернулся, и Жмакин замер. Это был Бочков.
– Чего ты? – спросила Клавдия.
Он молчал. Сапоги поскрипывали уже совсем наверху. Или не Бочков?
– Чего ты? – дергала за локоть Клавдия.
– Паренек один знакомый, – почти спокойно сказал он, – давно знакомый. Погоди! – быстро добавил он. – Постой здесь!
И побежал по лестнице, оставив Клавдию внизу. Он должен был знать – Бочков это или нет. Обязательно. Если Бочков? Но что, если? Что он может сделать? Уйти? Да, конечно, уйти. Но что сказать Клавде? Леший с ней, не все ли равно! Да, но что ей сказать? «Клавдя, – скажет он, – понимаешь, какое дело?» – «Какое?» – «Это Бочков». Уши совершенно как у него, прижаты. Нет, вовсе даже не в штатском! А этот, с пробором? Нет, это другие. А вот тот, что обогнал на лестнице…
Он продирался сквозь людей, сквозь надушенную, праздничную толпу. Ему непременно нужно было знать – Бочков это или не Бочков, потому что, если Бочков, тогда крышка, хана, амба. Бочков не Окошкин, его не проведешь, от него не уйти никогда, никуда от него не деться.
Выследил?
Но если выследил, то почему не взял в вестибюле?
