одобрительно бросил:
- Толк выйдет.
Вот тогда я и 'заболел' техникой, был готов сутками не вылезать из 'Лоции', расспрашивал о секретах изготовления деталей, поведении металла при разных режимах резания. Не отказывался ни от какого труда. Мало-помалу от роли мальчика на побегушках я освободился: старший мастер Сотников рассудил, что это невыгодно. Прошел год с небольшим, а мне и жалованье прибавили - стал получать 18 копеек в день. А если учесть, что зачастую я работал по полторы смены (15-16 часов), то за полмесяца у меня выходило иной раз рубля по четыре.
Хозяин 'Лоции' был немец. До невозможности брезгливый и бессердечный, как машина. Он сыпал штрафы направо и налево - за минутное опоздание, за пререкание с мастером, наконец, просто за сердитый взгляд.
К работе я относился с большим интересом. Сказались, видимо, и характер и воспитание: никогда ничего я не бросал на полдороге. Порядок есть порядок, дисциплина есть дисциплина.
С гордостью могу сказать: мой трудовой стаж - семьдесят лет, и я не имел ни одного служебного взыскания.
И еще - я не привык хоть какую малость откладывать на другой день. Что наметил - в лепешку расшибусь, а сделаю. Воспитали это во мне моя мать и те старые рабочие, мастеровые люди, с которыми я начинал трудовой путь. Они всей своей жизнью учили: отношение к труду непременно должно быть уважительным. Все дается трудом.
Вскоре я стал получать уже по 27 копеек в день; мои учителя радовались:
- Ты, Ваня, паренек смекалистый, этой линии и держись. Какая рабочему человеку высшая награда? Мастер - золотые руки.
За четыре года ученичества я постепенно научился токарному делу, лудить, паять, шлифовать, сваривать, клепать.
В эти же годы пришла ко мне страсть на всю жизнь - охота.
Заместителем у немца был тоже немец, но полная противоположность хозяину. Он был и методичен и дотошлив, но эти достоинства не переросли в недостатки, потому как он был добр. Приглянулся я ему своим отношением к делу. Стал он брать меня с собой на охоту: из всех видов отдыха признавал только ее. Чем сильней втягивался я в охоту, тем больше мучила мысль: какая же это охота, если одно ружье на двоих? Вот тогда и загорелся я: куплю свое ружьишко!
Легко сказать - куплю. Утаить часть зарплаты я не смел, да и не мог: отец проверял мою расчетную книжку, а на обед мать выдавала мне по пятаку в день. Пробовал я эти пятаки в копилку опускать - голова стала кружиться от голода. Что делать? Ходил на выгрузку угля, мастерил после работы зажигалки и продавал их. Работы над каждой из них - прорва. Но я наловчился.
Отец сердился, а я все-таки купил берданку за 3 рубля. Дробь делал сам. И нередко приносил матери дичь, подспорье в хозяйстве.
К шестнадцати годам я стал зарабатывать больше отца. Конечно, его самолюбие страдало от этого. Но я 'жал' на работу изо всех сил - мне все хотелось порадовать маму.
Эта паша озабоченность делами семьи имела свою положительную сторону: мы быстро становились самостоятельными, учились отвечать за свои поступки, заботиться о других членах семьи.
Большой радостью были книги. Зачитывался рассказами о таинственном сыщике Нате Пинкертоне, другой приключенческой литературой. Больше же всего любил книги про путешественников, которые старался раздобыть всеми правдами и неправдами.
Путешествия теперь стали модой, даже больше - эпидемией. Поездку на комфортабельных океанских лайнерах, где есть и кондиционеры, и рестораны, и кинотеатры, тоже стали именовать путешествием.
Как-то я прочитал, что англичанин Чичестер, на яхте совершивший кругосветное путешествие в одиночку, повторил подвиг Магеллана. Морские путешествия Тура Хейердала именуют фантастическими. Шапку снимаю перед обоими - и перед сэром Чичестером, и перед отважным Туром Хейердалом.
И Чичестер и Хейердал шли на смертельный риск. 'Кон-Тики' обыкновенный плот. 'Ра' - в эпоху атомоходов - лодка из папируса. О Чичестере и речи нет - одиночка в морской пустыне.
Слов нет, люди это мужественные, с незаурядным характером, стальными нервами.
И все-таки не надо их сравнивать с Колумбом.
Вот я написал, что Чичестер - одиночка в морской пустыне. А пожалуй, это не совсем точно. О маршруте и плавании лорда Чичестера знал весь свет, а уж тем более капитаны океанских и морских судов. За его плаванием следили, он по радио слушал все земные новости.
Конечно, этот человек - герой. И все-таки те, старые рыцари моря, в моем представлении стоят выше.
Раздумывал я тогда, в своей юности, читая книги о путешественниках, вот о чем: Миклухо-Маклай, Семенов-Тян-Шанский, Пржевальский и другие были людьми обеспеченными. Что же, что заставляло их выбирать такую тяжкую дорогу? Откуда это 'весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест'? Что было главным в этих людях и что было главным для них самих? Я чувствовал, что столкнулся с чем-то, явно выходившим за пределы круга обыденности, в котором я жил. Не хлебом единым жив человек. Есть что-то сильнее и хлеба, и денег, и славы, и карьеры. Не жажда ли тайны, вернее, раскрытия тайны вела этих людей? Жажда познания, жажда служения людям, науке, прогрессу?
Я откровенно завидовал этим людям. Многие из них терпели беды и лишения ради того, чтобы выйти победителями в единоборстве с тайной. Вела их идея. Они, эти люди, не всегда побеждали в борьбе с трудностями, но они несли эту победу в себе и, даже погибая, как Роберт Скотт, все равно оставались победителями.
В 1907-1910 годах революционное движение пошло на убыль. Как и все деспоты, царь придерживался политики кнута и пряника. В 'Лоции' квалифицированным рабочим платили неплохо. До нас не доходили даже отголоски классовых боев, а если и доходили, то в выгодном правительству толковании: что все забастовки - дело 'студентов, жидов и поляков'. И о Ленском расстреле 1912 года мы узнали вот что: ссыльные студенты и поляки подбили народ против царя, а тому ничего не оставалось делать, как пустить в ход оружие. Не царь виноват, а его вынудили - вот так-то...
В. И. Ленин писал: 'Большевизм существует, как течение 'политической мысли и как политическая партия, с 1903 года'. Четырнадцать лет потребовалось большевизму от рождения до свершения Великой Октябрьской социалистической революции!
Тяжело переделывать то, что создавалось веками. Тяжелей же всего поддаются переделке сознание, духовная жизнь. Какую же титаническую работу проделала партия, чтобы за ней пошли массы! Какой партии под силу подобное? Только ленинской, потому что на ее знамени - Правда.
К пониманию этой правды подавляющее большинство населения пришло отнюдь не сразу.
Царизм был не так уж прост, далеко не беспомощен, как об этом порой пишется. Оглуплять врага, преуменьшать его силы - занятие не очень умное.
В одном очерке, появившемся после нашего возвращения с Северного полюса, писалось, что я доставлял на военные корабли листовки и прокламации и чуть ли не агитировал матросов вступать в партию. Я как прочел, так и крякнул с досады. Военный корабль есть военный корабль, даже если он стоит на рейде. Корабельная служба не прекращается ни на секунду. Хотел бы я видеть вахтенного начальника, который бы допустил, чтобы на борт пробрался кто-то посторонний, собрал матросов и выступил перед ними с революционными лозунгами. Да за такое нарушение корабельного устава командир корабля спустил бы не одну шкуру и с караульных и с вахтенных!
Верно, было раза два, подплывал я к кораблям, отвозил корзинки с яблоками, которые поднимали линем. Были там на дне листовки или нет мне об этом никто не говорил. Просили передать - я п передавал. А что матроса с 'Очакова' мы спасли - так это прежде всего доброта матери, а совсем не мое 'проявление с ранних лет революционного сознания', как писал один из журналистов.
Время неумолимо, большинство тех людей, что делали революцию, уже ушли из жизни. А ведь только участники и свидетели революционных событий могли в полной мере прочувствовать, сколь сложна была обстановка и как непросто было в ней ориентироваться. Не все сразу поняли и приняли революцию, было много сомневающихся, колеблющихся. Но все лучшее, что было в русском народе, приняло идеи революции безоговорочно.
Начальником штаба Черноморского флота после революции был капитан первого ранга М. М. Богданов. Он был человеком большой культуры, энциклопедических знаний, один из самых авторитетных морских офицеров. Богданов пользовался доверием и уважением царя, Николай II был крестным отцом всех детей Михаила Михайловича Богданова. Казалось бы, после Октября ему, капитану первого ранга, прямая дорога в стан контрреволюции. Он же выбрал Советскую власть. Монархист по воспитанию, патриот по убеждениям, Богданов каждый свой шаг мерил одной меркой: будет ли от этого лучше родине? Когда 'бывшие' бросали ему злобное: 'Клятвопреступник! Предатель!', он отвечал: 'Клятвы не нарушал! Служил и служу отечеству'.
Я хорошо знал этого человека, преклонялся перед его гражданским мужеством, восхищался его образованностью.
С такими сложными, противоречивыми судьбами мне приш-лос*ь встречаться часто, на это моя жизнь оказалась щедрой.
Как мне не хватало в пору молодости умного учителя! Претензий к жизни у меня было немало, но попыток хоть что- нибудь в ней изменить не было. Крутой перелом в жизни произошел в 1912 году.
Приехали в Севастополь вербовщики из Ревеля (прежнее название Таллина), с судостроительного завода французского акционерного общества 'Беккер и К°'. Брали они не первого встречного, требовалось сначала 'сдать пробу' - показать, на что ты способен, подходишь ли. Кажется, никогда я прежде так не старался. Измеряли
