– А что, хороший парень. Видишь, шевелится весь. Шура с укоризной посмотрела на мужа, а он щелкал мальчику пальцами и говорил издали:
– У-ту-ту, какие мы этого… толстые… у-ту-ту…
Плотников стоял поодаль, иронически прищурившись и высвистывая вальс. И всем было видно, что Гурьев боится остаться наедине с Плотниковым, боится, что тот будет его дразнить, и потому сам над собою подсмеивается, надеясь этим способом парализовать будущие шутки.
Стрелок-радист плотниковского экипажа – огромный и молчаливый Черешкев – тоже был симпатичен Левину. Он лежал долго, дольше всех, и был очень слаб, но даже в трудные для себя дни читал толстые книги из госпитальной библиотеки и делал из них выписки на блокнотных листиках. И было почему-то приятно смотреть, как он пишет маленькими, бисерными буквочками и подчеркивает со значением: три черты, две, одна волнистая, дна прямая.
– Что это вы изучаете? – спросил его как-то Левин.
– Да ничего, товарищ военврач, культурки маловато– вот и работаю, – сказал он. – Из госпиталя меня демобилизуют, поеду на работу в район, неудобно…
Он вдруг покраснел пятнами и добавил:
– Заслуженный, награжденный, можно сказать большой человек, а кроме как рацию обладить или из пулемета дать огоньку, знаний не имеется. Мне майор Плотников общие указания дает, а я уж сам кое-что прорабатываю.
Иногда возле Черешнева сидела девушка – высокая, розовая, с круглыми бровями, и они шептались, а то просто молчали, подолгу вместе глядя в окно, за которым бежали пушистые белые облака. И было видно, что они любят друг друга и что им даже молчать вдвоем нескучно.
Как-то вечером во второе хирургическое пришел командующий. Раненые и выздоравливающие только что поужинали, няньки собирали по палатам тарелки и чашки, где-то на втором этаже тихонько пели хором. Вечер был холодный, как часто случалось тут, за полярным кругом, небо заволокло тяжелыми тучами, каждую минуту мог пойти снег, и все-таки в палатах было уютно, светло и в некоторых даже весело.
– Смирно! – скомандовал Жакомбай в вестибюле, и няньки, догадавшись, кто пришел, опрометью побежали со своими подносами, утками и суднами.
Что-то упало и разбилось вдребезги.
Выздоравливающий полковник басом захохотал, поскользнулся на кафелях и едва не свалился. Командующий же, сдержанно улыбаясь, постучал в палату к Курочке и открыл дверь. Полковник все еще хохотал за углом в коридоре и рассказывал кому-то, давясь и захлебываясь:
– Она как брякнет поднос да как побежит! Убиться надо!
– Здравствуйте, подполковник! – сказал командующий. – Можно к вам?
Тут был и Левин. Командующий сел и заговорил тихим голосом, как все очень здоровые люди, попадающие в больницу. Он принес хорошие вести насчет спасательного костюма. Дурных отзывов нет, впрочем…
Тут командующий помолчал и усмехнулся.
– О Шеремете не забыли? – спросил он вдруг.
Курочка и Левин переглянулись.
– И он нас не забыл, – сказал командующий. – По слухам, внимательно к нам откосится. Мелкие недоделки есть в вашем спасательном костюме – он их отметил добросовестно, каждая недоделка под номером…
– А что он там делает, Шеремет-то? – спросил Александр Маркович.
– По науке товарищ разворачивается, – сказал командующий, – отозвали его в Главное Управление, видать, без него как без рук. Что ж, повоевал, все правильно, не подкопаешься.
Взгляд его стал жестким, ненадолго он задумался, потом, встряхнув головой, перешел на другую тему:
– Да, вот так. С войной закругляемся, скоро перейдем на мирное положение. Уйдете от нас, Федор Тимофеевич?
Инженер помолчал, потом спросил:
– А куда, собственно, уходить? У меня тут целый ряд испытаний подготовлен, как же мне их бросать? Нет, товарищ командующий, сейчас мне уходить расчету нет.
Посмеялись немного, хоть ничего особенно смешного сказано не было. Посмеялись потому, что наступила минута, когда следовало спросить Левина о его планах, спрашивать же об этом было невозможно. И рассказали два не очень смешных анекдота про союзников.
– Да, вот так, – опять сказал командующий и во второй раз вынул портсигар.
– Ничего, товарищ командующий, курите, – сказал Левин, – одну папироску можно, тем более что Курочка сам курит во все тяжкие.
– А вы бросили?
– Зачем же мне бросать? От этаких мероприятий я ничего не выиграю, – сказал Левин, – а удовольствие потеряю. Я ведь курильщик давний. Еще когда меня мой хозяин шпандырем учил – покуривал.
– А вы сапожничали?
– Было дело под Полтавой, – сказал Левин.
Они закурили. Командующий далеко отставил руку с папиросой и негромко спросил, как Александр Маркович себя чувствует.
