каким стал через два тысячелетия. Вблизи городских ворот были раскинуты шатры и палатки. Это окрестные жители пришли в святой город на святую неделю. Воздух был холодным и пах землей. Слышалось пение птиц.
— Раньше всегда было много птиц, — рассказывал мне Хэйвиг.
Он сидел на земле, задыхаясь, пока наконец не пришел в себя. Почувствовав сильный голод, он взял кусочек овечьего сыра и ломоть хлеба. Жадно пережевывая, он с удивлением подумал, что ест пищу, самую обычную для этого периода времени и места на Земле. Пищу, которую ел сам Христос, если, конечно, он существовал. Никогда на Земле не переводились ученые, считавшие, что Христос — это просто миф, вроде какого-нибудь Озириса-Митры. Предположим, что его не было. Вернее, был, но совсем не таким, каким его изображают церковные книги, не живым воплощением Создателя Вселенной. Была бы жизнь на Земле лучше, если бы люди не следовали его заветам?
Хэйвиг задумался, но вдруг вспомнил о своей цели. Он вздохнул, поднялся и пошел по дороге. Солнце появилось из-за горизонта. Вскоре к Хэйвигу присоединилась группа людей. Большинство из них встали затемно. Они прибрали в доме, приготовили пищу, сделали все дела, так как завтра была суббота. Бородатые мужчины в лохмотьях подгоняли тощих ослов, нагруженных товарами. Дети, едва начавшие ходить, перебирали зерно возле шатров, а те, что были чуть постарше, выгоняли овец на пастбище. Хэйвиг шел по дороге, и вместе с ним шли к городу шейхи, священники, бродяги, крестьяне, какие-то полупьяные девицы, два торговца из Анатолии в широкополых шляпах. И вдруг он услышал топот копыт и лязг железа. Это проехал отряд римлян, возвращающийся в город после ночного патрулирования.
Я видел фотографии Хэйвига и легко могу представить себе эту сцену. Она была гораздо менее красочна, чем вы можете вообразить, вы, живущие в мире анилиновых красителей. Ткани тогда были в основном серого, тускло-коричневого, грязно-голубого тонов. Но шум стоял невероятный. Пронзительные вопли, смех, ругательства, обрывки песен, звучание музыкальных инструментов, шарканье ног, скрип колес, стук копыт, лай собак, блеяние овец, фырканье верблюдов — и над всем этим птичьи трели. Эти люди не были чопорными англичанами: они при разговоре отчаянно жестикулировали, рубили воздух ладонями, хлопали друг друга по спине или по плечу, стискивали зубы, хватаясь за кинжалы, чтобы через секунду, отбросив свою ярость, залиться жизнерадостным смехом. А запахи! Едкий лошадиный пот, пот людей, дым угасающих костров, запахи готовящейся пищи, запах навоза, запах седельной кожи, нагретой на солнце. Хэйвиг ненавидел это время, когда в живых людей вбивали гвозди, но, наблюдая жизнь простых людей, он не испытывал ни омерзения, ни презрения.
Ворота Иерусалима были открыты. Сердце Хэйвига забилось еще сильнее.
И он вошел.
Это случилось почти сразу. Пальцы коснулись его спины. Он повернулся и увидел невысокого широколицего человека, одетого так же, как и он, тоже безбородого, с короткими волосами и светлой кожей.
Лицо незнакомца было покрыто потом. Стараясь перекричать шум толпы, он спросил:
— Эс ту перегинатор темпорис?
Он говорил с сильным акцентом — акцентом поляка XVIII века, но Хэйвиг, изучавший как классическую, так и вульгарную латынь, понял его.
— Ты путешественник во времени? — таков был вопрос.
Хэйвиг в первый момент даже не мог ответить. Он утратил чувство реальности. Пришел конец его поискам!
Или их поискам.
Хэйвиг был высокого роста — необычного для этой местности. Он оставил голову непокрытой, чтобы можно было видеть его волосы и нордические черты лица. Иерусалим в те годы был достаточно космополитичен. И в нем свободно могли жить иностранцы. Хэйвиг надеялся, что его собратья узнают в нем одного из них, узнают человека, чуждого этому времени. И вот его надежда сбылась.
Они сидели в таверне и разговаривали: Вацлав Красицкий из Варшавы 1738 года, Хуан Мендоза из Тихуаны 1924 года и те, кого они нашли.
И еще Конрад ван Левей — воин из Брабанта тринадцатого века, который прибыл сюда, чтобы с помощью меча освободить Спасителя, когда тот понесет свой крест на Голгофу. Его спас Красицкий за мгновение до того, как римский легионер готов был выпустить ему кишки. Он ошеломил брабантца вопросом: «Откуда ты знаешь, что этот человек — твой Господь?» Был там и седобородый монах-ортодокс, говоривший только на непонятном языке и отзывающийся на имя Борис. Видимо, он прибыл из семнадцатого века. И тощая женщина, которая сидела, не поднимая глаз от своей миски, и говорила на языке, которого никто не мог понять.
— И это все? — недоверчиво спросил Хэйвиг.
— У нас есть еще несколько агентов в городе, — ответил Красицкий. Говорили они по-английски. — Мы встретимся в понедельник, а потому хм, после Вознесения. Предположим, что они найдут еще несколько путешественников, но все же вас будет слишком мало, чтобы мы могли надеяться совершить что-либо существенное.
Хэйвиг осмотрелся. Посетители сидели, скрестив ноги на грязных коврах, и пили из глиняных чашек, которые мальчик-слуга наполнял из бурдюка. Вокруг бурлил Иерусалим. О Святая Пятница?
Красицкий был спокоен. Он сказал, что оставил свой город и свою эпоху ради Французского Просвещения. Шепотом он сообщил, что его партнер Мендоза — гангстер. Вернее, он сказал «наемник», но смысл этого слова Хэйвигу был понятен. «Мне лично плевать на то, что какого-то еврейского плотника, страдающего манией читать проповеди, казнят на кресте, — сказал он, ухмыляясь. — Но ты относишься к этому иначе, да? Что ж, по крайней мере, среди нас появился один разумный человек».
Хэйвиг спросил:
— Неужели нас, путешественников во времени, так мало?
Красицкий пожал плечами:
— Кто знает? Многим не так просто прибыть сюда. В твое время достаточно сесть на самолет — и ты здесь через несколько часов. А в другие эры это связано с большими трудностями. Мы читали о средневековых пилигримах. Но сколько их погибало в пути? Кроме того, некоторых путешественников во времени нам просто не найти, так как они не желают быть найденными. А может, они даже не подозревают, что есть подобные им, которые ищут их.
Хэйвиг смотрел на него, на непроницаемого Хуана Мендозу, на полупьяного Конрада, грязного Бориса, неизвестную сумасшедшую женщину и думал: «Естественно. Нельзя же было ожидать, что дар путешествия во времени будет распределяться выборочно. Нет, им обладают люди самого разнообразного интеллекта и направлений ума. С какой стати я решил, что представляю собой нечто необычное, специфическое?»
— Мы не можем тратить много времени на поиски, — сказал Красицкий. — Нас слишком мало. — Он хлопнул Хэйвига по колену. — О Святая Богородица, как обрадуется Сахэм, когда узнает, что мы нашли тебя!
В конце вечера были найдены еще отшельник из Сирии третьего века и авантюрист из Ионии второго века после Рождества Христова: Сказали еще об одной женщине, видимо, коптской христианке, но она скрылась, прежде чем ее успели задержать.
— Плохой урожай, — хмыкнул Красицкий. — И все же…
И он повел всю группу. Сначала они остановились после Пятидесятницы, затем отправились в двадцать первый век.
Пыль клубилась над пустыней. От Иерусалима ничего не осталось, кроме костей и отдельных остатков зданий. По тут их ждал самолет — остроносый, с вытянутыми назад крыльями, с атомным реактором. Видимо, командование так и не успело ввести этот военный корабль в действие, застигнутое врасплох нападением противника.
— Мы летели через Атлантику, — говорил мне Хэйвиг. — Штаб-квартира была устроена на месте павшего когда-то Висконсина. Да, они позволили мне забрать хронолог оттуда, где я его спрятал. Хотя они никак не могли понять, зачем он мне нужен. Сами они для определения точного времени пользовались маяком. Хотя и не любили долгих путешествий в прошлое, так как это укорачивало длительность жизни.
