На глаза ее вдруг навернулись слезы. Валландер сам чуть не заплакал. Они посидели молча, пытаясь справиться с чувствами. Валландер сосредоточил взгляд на настенных часах – смотрел, как бежит по кругу секундная стрелка.
– У меня есть еще один вопрос, – помедлив, сказал он. – Сведберг был холостяком. Я никогда не слышал, чтобы у него была какая-то женщина.
– У него и не было.
– Может быть, этим летом он с кем-то познакомился?
– С женщиной?
– Да.
– И поэтому сказал, что «выработался»?
Валландер осознал нелепость своей версии.
– Это моя обязанность – задавать вопросы, – сказал он, словно извиняясь. – Иначе мы никуда не придем.
Она проводила его до стеклянной двери.
– Вы должны найти того, кто это сделал, – сказала она, сильно сжав его руку.
– Убить полицейского – самое худшее, что может сделать преступник. В таких случаях существует неписаная гарантия – мы его поймаем.
Он тоже пожал ее руку.
– Я позвоню Стуре, – сказала она. – Самое позднее в шесть.
В дверях Валландеру пришел в голову еще один вопрос. Рутинный вопрос, он попросту забыл его задать.
– Ты, случайно, не знаешь, у него не было привычки хранить дома большие суммы денег?
Она посмотрела на него непонимающе:
– Большие суммы? Откуда он бы их взял? Он всегда жаловался, что мало получает.
– И был прав. Мы получаем очень мало.
– А ты знаешь, сколько получает акушерка?
– Нет.
– Тогда я лучше умолчу. Дело не в тех, у кого большие заработки, а в тех, у кого они меньше всех.
Выйдя из больницы, Валландер с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух. Еще не было четырех, но птицы уже начали свой утренний концерт. С моря тянул легкий приятный бриз, было тепло и тихо. Он медленно пошел по Большой Норрегатан.
Один вопрос казался ему важнее прочих.
Почему Сведберг сказал, что он выработался? Вышел из отпуска и сказал – я выработался.
Может ли это каким-то образом быть связано с убийством?
Он остановился на краю узкого тротуара. Вызвал в памяти картину, увиденную им в гостиной Сведберга. Мартинссон за спиной. Тело убитого и ружье… Тогда почти сразу у него возникло чувство – что-то не так, что-то не сходится.
Может быть, сейчас ему удастся сообразить?
Он напряженно размышлял, но в голову ничего не приходило.
Терпение, подумал он. Надо набраться терпения. К тому же я устал. Ночь была долгой, и она еще не кончилась.
Он снова зашагал. С горечью подумал, что выспаться вряд ли удастся. И почитать свои диетические инструкции. Вдруг он снова резко остановился. Что будет, если и он умрет так же внезапно, как Сведберг? Кто о нем пожалеет? Что скажут на похоронах? Что вот, дескать, хороший был полицейский… А теперь его стул на совещаниях пуст. Но кому будет не хватать не полицейского на стуле, а человека? Может быть, Анн-Бритт Хёглунд. Мартинссону…
Совсем рядом, чуть не задев крылом щеку, пролетел голубь.
Ничего, ничего мы не знаем друг о друге. А кем для меня был Сведберг? Если начистоту – будет ли мне его не хватать? Можно ли вообще оплакивать человека, которого толком не знаешь?
Он шел дальше – прекрасно зная, что эти вопросы будут к нему возвращаться вновь и вновь.
Переступив порог квартиры Сведберга, он словно вернулся в некий беспросветный кошмар. Все исчезло – летний бриз, щебет птиц. Здесь царил мрак смерти, особенно заметный по контрасту со светом мощных ламп. Лиза Хольгерссон уехала в полицию. Валландер позвал Анн-Бритт и Мартинссона в кухню. Хотел еще раз спросить, когда она в последний раз видела Сведберга, но удержался. Они сели за стол. Лица у них были серо-землистые. Интересно, как он сам выглядит.
– И что? – спросил он.
– Что это может быть, если не взлом?
– Очень многое, – сказал он. – Месть. Какой-нибудь псих. Два психа. Три психа. Мы не знаем. А пока мы не знаем, надо исходить не из того, что мы знаем, а из того, что видим.
– И еще одно обстоятельство, – медленно проговорил Мартинссон.
