булавок. А у него, Флорека, создалось впечатление, что вроде Антося именно на неё смотрела и о ней говорила. Да, да, и даже попыталась коснуться её!
— Да, она любила её, всегда любила, — меланхолически подтвердил вдовец.
И тут вдруг подала голос старуха Кацперская, мать Флорека и Мартинека.
Со дня смерти мужа, то есть вот уже три с лишним года, она в доме жила тихо, незаметно. Не видно её было и не слышно. Хлопотала по мере сил по хозяйству, а в последнее время тоже ходила за больной невесткой, которую любила, как дочь родную.
И вот теперь, войдя в парадную комнату, где сыновья поминали усопшую, она произнесла тихим, но суровым голосом:
— Да о чем тут толковать? Ить эта самая игольница у неё сроду в особом почёте была. Вспомни, сынок, ты ещё жениться собирался и в письме невесту расхваливал, какая она хозяйственная да рукодельница, какую подушечку для иголок смастерила, то-то наши мужики тогда животики надорвали со смеху. Да у каждой бабы есть вещица, что ей особенно по сердцу, вот и у нашей страдалицы эта подушечка осталась. А может, она желала, чтобы ей в гроб положили, да вы не поняли, дак таперича все одно пропало. А уж она старалась объяснить, уж она так просила! Жаль, по-французскому бормотала, не обучена я, а то скорей бы вас догадалась. А что перед тем как навеки закрыть свои ясные глазоньки, все на подушечку эту глядела, так и я видела, ещё не совсем ослепла от старости. Ничего не скажу — красивая безделица. Да вы сами поглядите.
Из обширных складок платья (в последние годы старая крестьянка стала их носить, чтобы походить на свою госпожу, пани Доминику) старуха извлекла и продемонстрировала сыновьям большую подушечку для иголок и булавок. Очень декоративную и очень неплохо сохранившуюся. Изготовлена она была из красного бархата, а по краям отделана мелкими ракушками, заблестевшими при свете лампы.
В выпуклой середине подушечки торчали несколько иголок и одна декоративная шпилька с коралловой головкой.
Довольная произведённым эффектом, матушка Кацперская уселась в кресло, расправила складки платья, ну точь-в-точь пани Доминика, и продолжала:
— Услышала я, как вы тут головы ломаете, чать ещё не глухая. И из ума не выжила. Слабость завелась в серёдке, не в голове. Ну и принесла вам эту штуку. Носилась она с ней, ну как курица с яйцом, уж и не знаю почему, ну да говорю, у каждой бабы есть любимая вещь. Твоя воля, сынок, поступить с ней, как пожелаешь, но сдаётся мне, грех было бы выбросить, покойница уж очень её уважала.
Мать отдала подушечку Мартину, с трудом встала с кресла и неспешно удалилась.
У братьев полегчало на душе, спасибо матери, поняла последнюю волю покойницы. Тянуло на откровенный разговор, и они предались воспоминаниям.
Начал старший.
— Помнишь, как восемнадцать лет назад ты отправился в Кале за пани Юстиной? — задумчиво произнёс Флорек.
— Ещё бы не помнить, особенно сегодня! — живо отозвался младший брат. — Ведь именно тогда я и увидел свою Антосю!
Флорек помолчал, вроде бы раздумывая, стоит ли продолжать, потом с некоторыми колебаниями все- таки продолжил:
— Столько лет прошло… Пани Клементина скончалась… Вот и не знаю… Тогда я не стал тебе говорить, потому как сам не очень был уверен, но кое о чем догадывался. Затерялась тогда их фамильная драгоценность. Алмаз это был. Старая история, запутанная, полиция разбиралась, как оно было со скоропостижной смертью виконта де Пусака, алмаз вроде бы в следствии никак не упоминался, но помощник ювелира, бывший жених твоей Антоси, везде там мелькал, а потом, сбежавши, к Антосе в Кале явился. Вот я и подумываю — а не знала ли покойница, светлая ей память, чего насчёт алмаза и перед смертью хотела сказать, душу облегчить?
Мартин на слова брата отреагировал двусмысленно — одновременно кивнул и с сомнением головой покачал.
— Знаешь, мне в голову тоже такие мысли закрались. Подушечка само собой, может, и правда хотела, чтобы память о ней осталась, но в словах её было что-то насчёт сокровища… Не то у неё оно где-то припрятано, не то она только что-то о нем знает. На алмаз я не подумал, ведь слышал, что тот придурок потерял его, ещё когда в море их трепало. Пани Клементина тогда допросила парня и пришла к выводу, что камень пропал. А ты напрасно боялся мне про алмаз сказать, я и без тебя наслышан. Старая-престарая история, индийско-английская. Приходилось слышать, а как же!
— Вот и я говорю…
— Погоди! — вскричал младший брат, о чем-то припомнив. — Этот бывший Антосин жених оставил, убегая, у неё свою вещь, малюсенький жёлтый саквояжик, я когда-то его видел. Ну, я без претензий, если жена хотела сохранить его на память о бывшеньком — ради Бога, мне не жалко. Антося спрятала его, чтобы мне на глаза не лез нахально…
— И где же этот саквояж?
— Не знаю. Раз в жизни всего-то и видел, и то давно, тогда ещё, как только поженились с Антосей.
Флорек задумчиво произнёс:
— Ну вот теперь и думай, действительно ли он потерял в море драгоценность или…
Братья обменялись взглядом и оба глубоко призадумались. Факт остаётся фактом: перед смертью Антуанетта явно пыталась сказать им что-то важное, то, что её тревожило, может, даже удручало. Интересно, куда мог подеваться саквояжик помощника ювелира?
Теперь Флорек пожал плечами.
— Даже если мы решимся его разыскивать, ума не приложу где. Скорее всего, остался в замке Нуармон.
Мартин внёс своё предложение:
— Мне кажется, надо об этом сказать пани Юстине. На всякий случай. Торопиться особо нечего, в Нуармоне все спокойно, ничего не происходит, да и прошли уже целые века и не было там военной разрухи, а из замка наверняка ничего из вещей не выбрасывают, хранится, пылится… Так что, может, при случае…
— При случае, — согласился и Флорек. — Ведь нет у нас никакой уверенности, ничего определённого не знаем, а сообщить надо. Правильно, мало ли что, а совесть наша будет спокойна.
На том и порешили. А декоративную подушечку для иголок Мартин положил на комоде в комнате покойной жены. Долго она там лежала, покрывалась пылью, красный бархат выцветал, и он спрятал её в шляпную картонку, где уже лежали веер, бусы из ракушек, перчатки, шарфик и ещё кое-какие мелочи, принадлежавшие покойной супруге. Прошли годы, Мартин переехал в Варшаву, а служанка без ведома старухи Кацперской вынесла картонку из-под шляп на чердак.
Случай поговорить на эту тему представился через два года, когда только что повенчавшаяся с кузеном Каролина приехала обживать свою варшавскую виллу.
Супруг приехал вместе с ней, оба восприняли приезд в Польшу как заключительный аккорд свадебного путешествия. С Мартином Каролина встретилась сразу же по приезде, ведь он был её официальным поверенным.
Поселившись в особняке, что выстроен был у дороги, ведущей в Урсинов, она с недельку пожила в нем. Молодую графиню де Нуармон очень забавляла роль хозяйки дома, в котором не было прислуги, так что ей приходилось собственноручно готовить завтраки для себя и мужа, в чем граф де Нуармон помогал ей радостно, но бестолково. Через неделю такая жизнь Каролине надоела, ведь надо было и порядок в доме наводить, и кое-какую стирку сделать. Вот Каролина и наняла на два дня женщину, чтобы та привела дом в порядок, а сама с мужем поехала к бабке.
Бабке Доминике к тому времени наскучили вояжи по Европе и она вернулась домой, где ей жилось всего приятнее. Физически Доминика ещё неплохо держалась, но была законченной тунеядкой, а это очень старит. Ничем не занималась, ничем не интересовалась, лишь бы её оставили в покое да как следует обслуживали. Впрочем, посещения дочери и внучки воспринимала благосклонно, ведь все хлопоты приходились на долю превосходно вышколенной прислуги.
Юстина по-прежнему торчала в Англии, и у неё никак не находилось времени для просмотра библиотеки
