Народная монархия

борьбе, а о национальном единстве, на сторону которого становились прежде всего русские низы — «мизинные люди», по терминологии того времени. Эти мизинные люди вовсе не собирались истреблять ни бояр, ни воевод, и они хотели именно того, что марксизм считает принципиально невозможным: общенациональной надклассовой власти, которая каждому классу указала бы его место и его тягло. Мизинные люди такую власть и создали, без них ни Боголюбский, ни Калита, ни Иваны Третий и Грозный не смогли бы бороться одновременно и с удельными князьями и с ордой, не говоря уже о шведах и поляках. Для того, чтобы создать из Москвы центр империи (Москва была империей и до Петра — то есть была огромным и многонациональным государством) — нужны были какие-то очень серьезные опорные точки. Так называемая «большая история», ковыряясь в мельчайших делах «больших людей», систематически замалчивает большие дела маленьких людей. Эту характерную черту нашей историографии, — впрочем, всякой историографии в мире, — мы видим у всех историков, начиная от тех, которые описывают Олега, и кончая теми, которые описывают Деникина. Академик Шмурло, перечисляя в восьми пунктах «причины усиления Москвы», в первом пункте говорит о «географическом положении Москвы», во втором о «центральном положении Московского княжества» (что, собственно, одно и то же) и в третьем — о «личных свойствах и политике великих князей'. О влиянии „массы“, народа — не сказано ни слова. Только мельком говорит наш академик о том, что земщина „стала цепляться за Москву не раньше, чем выяснились выгоды от перехода на ее сторону“. Но тогда, почему же, задолго до реализации каких бы то ни было выгод, Боголюбский перенес свою ставку на мизинный и плебейский Владимир? Очень сомнительна также и попытка вывести успехи центральной власти из личных наследственных качеств ее носителей. Боголюбский, как известно, сыновей не имел, так что о передаче каких бы то ни б ы ло наследственных качеств можно говорить только с очень большой натяжкой. Первые московские князья Даниил и Юрий были связаны с первым „единовластием“ северной России только очень отдаленными родственными связями, — а их политика была прямым продолжением политики Боголюбского. Иван Калита с его сыновьями, Дмитрий Донской, оба Василия, все три Ивана — все они вели приблизительно одну и ту же политику: совершенно исключительный случай столь длительной передачи наследственных свойств. Не будет ли проще объяснить это общественной обстановкой, вызвавшей у ряда средне разумных и очень культурных (по тогдашним условиям) людей средне разумную и культурную реакцию на эту обстановку. Общественная, то есть, главным образом, психологическая обстановка, была почти неизменной — неизменной оставалась и реакция. Что же касается культурности и „государственности“, то кто же имеет на нее большие шансы, чем человек, который с детской своей кроватки воспитывается в традициях самой высокой культуры данной эпохи и самого обостренного чувства государственности? Здесь прискорбное французское словечко Людовика XIV — „государство — это я“, — получает несколько иной смысл: «я — это государство», вне «государства» у меня нет никаких интересов, мы — едино, «да будет два во плоть едину», как говорит Церковь о браке. Здесь есть полное слияние личных и государственных интересов и идеальная профессиональная подготовка будущего носителя власти. И поскольку эти условия налицо — владимирско-московские князья действовали так же однотипно, как впоследствии действовали русские императоры от Павла I до Николая II, включительно.

Отсюда возникает и тот тип «Царя-Хозяина» который историки возводят в наследственную привилегию московских князей. Опять-таки — нужно вспомнить, что первым князем такого типа был именно Боголюбский. Правда, и он очень героически вел себя при осаде Луцка, и о его военной доблести сложены такие же апокрифы, как впоследствии о Петре (такого рода апокрифы являются, по-видимому, психологической необходимостью), но летописец, однако, отмечает, что Андрей «не был величав на ратный чин, но похвалы ища от Бога». Вспомним и то обстоятельство, что Андрей попал на Ростово-Суздальский стол не совсем обычным способом. Отец Андрея передал этот удел Михаилу и Всеволоду, ростовцы и суздальцы «целовали крест» именно им, а не Андрею. Но когда отец умер, крестное целование было нарушено и ростово-суздальцы избрали Андрея «занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имаще прежде к Богу и ко всем сущим под ним». Таким образом, Андрей был избран вопреки законному престолонаследию и за очень определенные свойства: «не ратный чин, но похвалы ища от Бога» — те же свойства, которые впоследствии будут характеризовать всех московских монархов — до Алексея Михайловича включительно. Ростово-суздальцы знали, чего они хотели и Андрей знал, чего они от него ждут. Его наследник и брат Всеволод Большое Гнездо точно следовал успешным методам Андрея и, так же, как и Андрей держал в полном единодержавии всю землю русскую — от Новгорода до Киева.

На совести Андрея были, конечно, и жестокие дела. Если бы я писал эту книгу в 1914 году, то я снова сделал бы поправку на жестокие нравы жестокой эпохи. Но сейчас, я боюсь, эта поправка будет звучать несколько неубедительно. Во всяком случае, разгром Киева в 1169 году к числу особенно светлых деяний не принадлежит: Киев был разгромлен так основательно, что от него почти ничего не осталось.

Каковы могли быть мотивы этого разгрома? Не считая, конечно, грабежа, 'который сопровождал тогда всякую войну и всякую победу почти в такой же степени, как и сейчас. Андрей, посаженный своим отцом у самого Киева, в Вышгороде, в свое время не усидел там, не спросясь отца, бросил Вышгород и у шел на север, в Суздальскую землю: там спокойнее. Летопись сообщает и более подробную мотивировку: князь Андрей видел, как из-за Киева вся княжеская братия находилась в вечной усобице, как земля запустела и по ней хозяйничают половцы. Виною этому мог казаться и Киев. Или, во всяком случае, Киев в глазах Андрея мог быть тем яблоком раздора, до ликвидации которого никакого мира быть не может. К этому, вероятно, примешивались и некоторые личные воспоминания: в 1157 году по всей киевской земле резали приведенных туда Юрием Долгоруким суздальцев. Кто именно резал — осталось неизвестным, некоторый свет на эту резню могут пролить события, случившиеся в Ростово-Суздальской земле после смерти Боголюбского.

События эти чрезвычайно характерны. После убийства Боголюбского, кандидатами на его престол явились две партии: одна самодержавно-демократическая, во главе которой стояли братья Боголюбского — Михаил и Всеволод (впоследствии — Всеволод Великий или Всеволод Большое Гнездо). Другая, я бы сказал, конституционно-аристократическая, во главе с племянниками убитого «самовластца» — Мстиславом и Ярополком Ростиславичами. Об этой борьбе одни историки не говорят ничего. Ключевский уделяет ей несколько строк:

«Местное население приняло деятельное участие в ссоре своих князей… За дядей стоял прежний пригород Владимир, племянников дружно поддерживали старшие города земли Ростов и Суздаль, которые действовали даже энергичнее самих князей, обнаруживали чрезвычайное ожесточение против Владимира… Земская вражда захватывала все общество сверху до низу… Но если старшая дружина в пригородах стояла на стороне старших городов, то низшее население самых старших городов стало на сторону пригородов . … Все общество Суздальской земли разделилось в борьбе вертикально, а не горизонтально (то есть социально, а не территориально. — И. С .): на одной стороне стали обе местные аристократии, старшая дружина и верхний слой неслужилого населения старших городов, на другой — их низшее население вместе с пригородами»…

Ключевский приводит и историческую справку относительно этого «вертикального деления»:

«Недаром в старинной богатырской былине, сохранившей отзвуки дружинных аристократических понятий и отношений Киевской Руси, обыватели Ростово-Залесской земли зовутся „мужиками залешанами“, а главным богатырем Окско-Волжской страны является Илья Муромец — „крестьянский сын“… Самая нелюбовь южан к северянам, так резко проявившаяся уже в XII веке, первоначально имела не племенную или областную, а социальную основу: она развилась из досады южно-русских горожан и дружинников на смердов и холопов, вырывавшихся из их рук и уходивших на север. Те платили, разумеется, соответственными чувствами боярам и „лепшим людям“, как южным, так и своим залесским…»

Владимирский летописец тоже подглядел это «вертикальное деление»:

«Старшие города и все бояре, — говорит он, — захотели свою правду поставить, а не хотели исполнить правды Божией… но люди мизинные владимирские уразумели, где правда, стали за нее крепко и сказали себе: либо князя Михаила себе добудем, либо головы свои положим за Святую Богородицу и за Михалка- князя…»

В этой борьбе мизинные люди победили. Правда «Михалок-князь» во время этой борьбы умер, но мизинные люди нашли себе другого вождя — его брата Всеволода, — вожди всегда находятся, если есть масса. И по той простой причине, что «масса», то есть множество людей, имеет достаточный простор для