– Вы своим собратьям – ох, смотрите, как они напились! – вы им, помнится, давали не очень лестную оценку. А сами-то вместе с элитой, за столом капитана!
– Юноша, на будущее советую: не пытайтесь выводить теорию из частного примера, а только из их обобщений. То, что наши художники лизоблюды и пройдохи, не уничтожает того факта, что они ветераны войны. Может, в других условиях они не стали бы лизоблюдами? И не стали бы снобами? Нам это узнать не дано…
В этот момент встал, качаясь, министр культуры. Он каждый раз, когда остальные чуть пригубливали фужер с вином, хлопал рюмочку коньяку, и теперь достиг окончательного душевного подъёма.
– Гасспада! – провизжал он, в одной руке держа рюмочку, а второй размахивая невпопад. – Выпьем все, как один, за гения русского народа, за Антона Иваныча Деникина! Ура! – И махом высадил содержимое рюмки.
Зал, уже наполовину пустой, равнодушно гудел; никто не отозвался на выходку министра.
Поскольку Мими книгу Букашкова увела, Стас, поискав замену, выбрал «Опыты» Монтеня. Он их и раньше читал, но взял с собой, ибо знал, что один и тот же текст, прочитанный в детстве и в зрелом возрасте, воспринимается по-разному. Завалился на койку, открыл наугад:
Он живо припомнил, как переругались насмерть Гупша и Боченок, два влиятельных десятских. Оба тайком приходили к нему, каждый просил, чтобы он именно за него перед князем Ондрием слово молвил. Ни одному он ничего не обещал, с обоими был дружелюбен, хотя Гупша нравился ему больше. А князю так и сказал: вред не в том, что один из двух плох, вред в том, что поругались они, два холопа княжеских…
Как перед глазами та сцена… Когда оно было-то? Незадолго до чумы, меньше полугода назад. А ежели здешним временем мерить, то и месяца не прошло.
А князь сказал, а нехай ругаются, лишь бы не сговаривались противу хозяина злое учинить…
Интересно получается. У каждого своя правда, но встанешь лишь ступенькой выше, и все правды могут одной неправдой обернуться, ибо видишь вдруг, что истинная правда – в другом… Пока не заберёшься ещё выше…
Вечер провели в кают-компании. Собственно, это была никакая не кают- компания, а милый зальчик в носовой части верхней палубы, с диванами, пианино, столиками и даже радиоприёмником, но русские пассажиры почему-то прозвали его именно кают-компанией. Разместившись на диванах, смотрели буклеты, подготовленные для выставки. Картины, к сожалению, распаковывать было не с руки, пришлось довольствоваться цветными фото. Марина требовала их мнения, Стас и Андрей Чегодаев давали комментарии, оценивая и замысел, и исполнение, Мими тоже вставляла изредка своё слово.
Марина, забавно серьёзная, так объяснила задачу:
– Выставку «Картины художников – участников Мировой войны» открывает внучка президента Франции Поля Думера, Жаклин. Сам он старый совсем, не придёт. Потом в течение дня презентации национальных экспозиций. Я выступаю десять минут, двое художников – по пять минут. Надо выбрать художников и подготовить тезисы и мне и им.
– Мариночка, а на банкете? – напомнила Мими.
– Для выступления на банкете мне речь уже написали, – отмахнулась было Марина, но, подумав, заметила, что хорошо бы им её тоже потом посмотреть.
Оказалось, на выставке будут представители всех сторон, участвовавших в войне; поэтому – никакой политики. Среди организаторов только жёны, дочери и внучки руководителей государств – мероприятие не официозное, а культурное. Конечно, слова о том, как война ужасна, а жизнь бесценна, и всё такое, написать надо.
Стас очень сомневался в своих писательских способностях, но трудолюбиво делал пометки на листке бумажки. Заметил, что Марина чаще обращается к нему, чем к Андрею. Вот и теперь:
– Станислав Фёдорович, я вас умоляю, учитывайте, что речи будут говорить все. Я не должна пройти там серым фоном! Речь нужно сделать яркую. Индивидуальность мою надо показать.
– Да как же? – удивился Стас. – Кто пишет, того и индивидуальность. Или мы делаем тезисы, а вы уж самостоятельно… это… индивидуальность…
– Вы не знаете, что ли? Всегда делают наоборот. Давайте я буду говорить на всякие темы, а вы запоминайте или записывайте, вот всё и получится.
В итоге Мими с Чегодаевым ушли, а Стас ещё два часа слушал щебет Марины, которая действительно говорила обо всём на свете, перескакивая с пятого на десятое. Было полное впечатление, что она сдаёт экзамен по теме: «Умная мисс, достойная внимания умных мужчин».
Стас так ей откровенно и сказал: что она, безусловно, умна и сорвёт аншлаг, если затеет выступать в мужской аудитории, но в Париже-то ожидается нечто иное? Она надулась и велела ему идти работать.
Совсем его утомила.
Нет, сегодня он работать больше не мог. Сходил в душ, освежился, переоделся и вышел подышать у борта. И увидел Мими, гуляющую по палубе в одиночестве.
– Мими! – позвал он. – Qui est-ce que vous attendez?[63]
– Que pass?[64] – повернулась она к нему. – О, Станислав! Закончили дела?
– На сегодня да, – ответил он.
– Смотрите, какой закат! – показывая на небо, сливающееся вдали с морем, сказала она так, будто сама специально закатывала солнце, чтобы, когда у Стаса закончатся дела, порадовать его.
– Прекрасно, – отозвался он не то что равнодушно, но без особого восторга.
– Вы же художник, почему вас не радует природа? – сказала она с упрёком, повернулась к закату спиной и, взявшись руками за леера, грациозно прогнулась. Ввиду наступающей вечерней прохлады на ней были надеты тонкая шёлковая пелеринка и миниатюрная кокетливая шляпка. Вся она была лёгкая и гибкая, моргала большими глазами, краснела на ветру – словом, являла собой зрелище, от которого становилось тепло на душе.
– Природа меня радует, – улыбнулся он, – вы, например, кажетесь мне куда прекраснее, чем оный закат.
Мими
Неожиданно по всему пароходу зажглись жёлтые лампы, упрятанные в матовые плафоны.
– Вот и вечер, – отметил Стас, чтобы что-то сказать.
Мими молчала. На западную часть неба тянулись облака, почти чёрные на фоне остального неба. Между ними и полоской воды на горизонте образовалась щель, в которой горело, ярилось, кипело огненное зарево заката.
– Принести вам что-нибудь выпить? – спросил Стас, которого молчание дамы начинало уже беспокоить.
– Перистые облака к перемене погоды, – речитативом пропела она и вдруг, резко повернувшись к нему, схватила за руку и сказала шёпотом, с каким-то буквально отчаянием: – Пусть будет так, но поклянитесь, что вы никому не скажете.
– Клянусь, – тоже шёпотом отозвался озадаченный Стас. Он пока не понял, в чём дело. Тайну ему, что ли, какую выдать хотят?
– Нет, всем святым! – Она просто дрожала.
– Без сомнений: клянусь всем святым.
– Никому, никому нельзя говорить… Никогда…
– Я уже понял.
– Особенно Марине Антоновне…
