– Не то чтобы в прямом моём подчинении, но…
– Погоди-тко… – прервал царь. – Где Прокопович? Найти мне Феофана немедленно!
И пока от стола с напитками передвигался к ним вице-президент Святейшего синода, царь тряс Стасу руки:
– Это ж ты был первым, ты… – И закричал подошедшему Прокоповичу: – А, хитрый монах! Тут легенды распускают, будто ты первым об императорском России достоинстве заговорил, а вот и не так! Вот кто первым был – князь Гроховецкий!
Стас вгляделся в лицо Прокоповича и таки узнал его!
– Елисей! – вымолвил он, взмахивая руками. – Вице-президент Синода? Das ist phantastisch![78]
– Вы никак знакомы? – радостно удивился Пётр.
– Встречались однажды в Риме, – улыбаясь во всю свою широкую бороду, ответил Феофан. – Ещё когда я был в ученичестве.
– Ага! Значит, он тебя и научил.
– Нет, ваше величество, – возразил Стас. – Что случилось, то и должно было случиться. А Елисей… То есть Феофан… Скорее он меня учил, а не я его. – И они обнялись и облобызались троекратно.
– Вот эти двое, – заметил Пётр, указывая на них присутствующим, – заранее знали, что должно быти…
– Вашими повелениями и в пользу государству, – склонил голову Феофан. – Уравняв де-юре титул российского монарха со званием высшего лица европейского, утвердили мы свою политическую независимость.
– Ну так ответьте, мудрецы, что нас дальше ждёт!
Стас понимал, что ничем не рискует. В обстановке праздника любое пророчество поймут как лесть. И сказал:
– Через сто лет не станет Римской империи. Французский правитель объявит себя императором, но все ополчатся на него, ибо нет у него таких прав. Как и говорил мне некогда Феофан, не государства будут подпирать религии, а, наоборот, сами религии превратятся в подспорье государствам: останется всемирный католический центр Ватикан и протестанты в розницу.
– А Россия?.. – заинтересованно спросил Пётр.
– Русские войска займут Париж.
Пётр, граф Матвеев и Феофан расхохотались: представить себе такое было совершенно невозможно! Вслед за ними – ха-ха-ха, ха-ха-ха – стали угодливо смеяться и все остальные присутствующие на банкете.
…На похороны Марты Стас опоздал. Эмануэль рассказал ему, что она страшно мучилась перед смертью, впадала в беспамятство, в бреду звала мужа, кричала «Wofьr? Wofьr?»[79] и наконец, отошла. Все домашние были подавлены. Дела взял в свои руки Прошка; если бы не он, слуги, может, разбежались бы. Они любили хозяйку, которая воистину была средоточием добра и участливости в доме, и боялись высокомерного мрачного хозяина, князя де Гроха: никто не понимал, как теперь жить.
Но жизнь, однако, продолжалась.
Задумчиво глядя на сына – тому было уже шестнадцать от роду лет, – Стас думал, что вот он уже и сам старик. Медицины здесь практически нет. Хлопнет и меня разом, как бедную Марту. А Эмануэль?.. По рассказу матушки, мой отец, князь Фёдор, ожидал от меня каких-то чудес с самого моего рождения. Подозревал, стало быть, что обладаю я некими способностями. А ну Эмануэль тоже?.. Если не рассказать ему, для него
Стас велел седлать коней.
– Поедем, сынок, развеем грусть, – сказал он.
Они ехали шагом по солнечному ноябрьскому лесу, и он открывал Эмануэлю тайну: рассказывал о возможности перемещения в прошлое, которое выглядит как сон.
– Таким, как ты и я, не нужно бояться смерти. Я умру; а в будущем, возможно, мы с тобой увидимся… Представь, я буду моложе, чем ты!.. А твоя матушка, моя дорогая Марта… Она будет жить в нашей памяти так долго, как никто из людей. Разве этого мало?
Когда Эмануэлю стукнуло семнадцать лет, его – не без некоторых интриг со стороны Стаса – взяли пажом во дворец наследного принца Карла Альбрехта. Принц собирался жениться на дочке императора Иосифа, и ему прочили большую будущность… В Стасовом знании истории здесь был пробел: он не помнил по именам римских императоров. Вена бывала столицей империи, и Прага, и Ахен. Может, и Мюнхен сподобился?..
В соответствии с законом молодой дворянин, начиная карьеру при дворе, объявил своё новое имя, по названию поме-стья Сады, купленного отцом в год его рождения в Померании: Эмануэль фон Садов.
Император Пётр Алексеевич умер в последние дни января 1725 года. С его смертью рухнула вся нормальная государственная работа, включая дипломатическую. Стас видел, как быстро поубавилось при европейских дворах уважения к русским посланникам. А зная Россию, имея в памяти школьный курс истории, легко представлял себе, что будет дальше: семейные кланы высшей придворной знати устроят свару, чей ставленник займёт трон.
Чем они ближе к трону, тем у них больше денег! Ради этого они и будут интриговать и подличать. Однажды, в незапамятные времена, кто-то сказал Стасу: Россия страна бедная, хорошей жизни на всех не хватает…
В этот раз проиграли сторонники клана Лопухиных, а победила группировка овдовевшей Екатерины. И Стас, как ни стремился остаться вне схватки, всё ж не уберёгся… Его дружище – Елисей-Феофан, оказался в лагере Екатерины, равно как и граф Матвеев. Соответственно Стаса записали в сторонники.
В столице ему было тяжело; он предпочёл бы держаться от неё подальше. Что ж, для дипломата это нетрудно. К сожалению, поручения ему теперь давали хоть и дипломатические, но градусом ниже, чем при Петре. Забыта помощь народам Грузии и Армении: ни покровительства христианам, ни помощи беженцам от турецкого гнёта… Забыты православные жители Польши… Оборонительный союз с Персией против Турции – забыт… Всё брошено…
Теперь он ездил за границу с делами иными: то переговоры о браке дочери императрицы Елизаветы Петровны с королём французов Людовиком XV – что в итоге так и не сбылось, то налаживание брака другой дочери, Анны Петровны, с герцогом Голштейн-Готторпским…
Со смертью Екатерины и воцарением Петра II опять полыхнула ненависть. Фактическим владыкой страны стал князь Голицын «со своими», а Меншиков попал в опалу. Пётр-молодой, однако, процарствовал всего ничего и помер, говорят, от оспы – а вообще кто его знает, от чего. Затем потерял могущество Голицын; к власти пришла новая группировка – курляндская. Императрица Анна Иоанновна занималась не страной, а безумным роскошеством – без царя в голове Россия пропала…
Стас подал прошение об отставке и, не дожидаясь официального решения, уехал в Мюнхен.
Он закрыл консульство, отпустил слуг, оставив только Прошку с женой-кухаркой, и переехал в старый дом Марты. Ключ от мастерской был давно утерян, пришлось ломать дверь. Он тут не был со дня их с Мартой помолвки…
Самолично убрал пыль, вымыл полы и только потом снял тряпицу с мольберта, который тридцать лет ждал его посреди мастерской с незаконченной картиной. Кто это?!
Это был портрет молодой женщины с нежным лицом, огромными влажными глазами и чёрными ресницами.
Через десять лет, в 1742 году, Карл Альбрехт, курфюрст Баварский и король Богемский, зять покойного императора Священной Римской империи, сам стал императором. Но сестра его жены не согласилась – она ведь тоже была имперского рода, и сама желала владычествовать! Австрийская армия опять заняла Мюнхен.
Через год Карл Альбрехт вернул себе Баварию и её столицу. Во время торжественного приёма по этому случаю он спросил своего доверенного советника, фон Садова:
– Почему я не вижу вашего отца, Эмануэль? Разве он меня больше не любит?
– Мой отец умер, ваше величество. Месяц назад.
