И взбешённый Бойков одним движением сбросил с себя шинель, другим — мундир, сбросил с своей головы меновую шапку:
— Спускай штаны! Нагнись на стул! Я тебя собственноручно высеку кнутом, плетью, я тебя упеку… мать!
Капитан трясся, а Швейк, видя, как он засучивает рукава у рубашки, стал взглядом разыскивать плеть и заботливо спросил:
— Вы хотите, ваше благородие, со мной в бокс или предпочитаете греко-римскую борьбу? Лучше было бы устроить вольную борьбу, вот только не свалить бы нам пишущую машинку!
Капитан схватился за голенище, но плети там не было. Он вывернул все карманы шинели, но и там ничего не было. Затем яростно забегал по канцелярии, заглядывая под столы, поднимая книги, заглядывая под шапку. Но плети нигде не было.
— Дать тебе кулаком по зубам? — заорал он снова. — Что из этого будет? Законом не разрешено бить по физиономии, мать-перемать!.. Подожди же ты, я принесу плеть, я забыл её на складе! О, голубчик, я, капитан, ручаюсь, что ты больше красть не будешь!
Он размахнулся кулаком с такой силой, что когда Швейк посторонился, то кулак свистнул мимо лица, а капитан еле удержался на ногах. Тогда Швейк голосом, полным опасения и заботливости, предложил:
— Может быть, ваше высокоблагородие, вам было бы лучше, если бы вы сели? Так расстраиваться очень вредно. Вас может разбить паралич. У вас было всегда здоровое сердце? Не было ли у вас сердечных припадков? Может быть, принести вам воды? Однажды вот так на Жижкове один домовладелец так расстроился из-за того, что квартиранты ему не заплатили аренды, что у него разорвалось сердце, и доктора не помогли! Умер без по…
Капитан рванулся к дверям, открыл их и выбежал в коридор. Потом также бегом вернулся назад и ворвался в канцелярию, где его должен был ожидать преступник.
Но в канцелярии было темно, лампа была погашена. Капитан, запирая двери, воскликнул победоносно:
— Ты от меня не уйдёшь! Я тебя найду, я тебя выгоню из-под стола!
Но в канцелярии никого не было. На столе лежала одна грязная рубашка, а пленный исчез.
— Ну, подожди, я тебе покажу! Ну да охрана его не пропустит, я его поймаю во дворе! — шипел он, разыскивая свой мундир, шинель и шапку.
Но в канцелярии и этого не было. Капитан выбежал во двор.
— Патруль! Поймайте вора, ловите вора, не пускайте его на улицу.
Из патрульной будки выбежали, как сумасшедшие, солдаты и разбежались по всем углам двора, разыскивая преступника. Капитан влетел к фельдфебелю в будку:
— Пленного не выпускали? Он меня обокрал. Напал на меня в канцелярии и ограбил!
— Вы, ваше высокородие, здесь? — растерянно забормотал он. — Да ведь вы… вы ведь недавно прошли воротами! Я сам видел, как вы шли, и охрана отдавала вам честь. А сейчас вы в канцелярии? Когда же вы вернулись?
Вместо ответа капитан ударил его по лицу:
— Дурак… твою мать, скотина! Австриец надел мою шинель и мою шапку, он вор! А вы офицера от пленного не отличите! А ещё солдаты! Скотина, это позор для русской армии!
Капитан плюнул на фельдфебеля. Но потом, поняв, что он сам становится смешным, побежал в концелярию к телефону, чтобы поднять на ноги полицейское управление и городской патруль для розысков вора.
Как только ему принесли другую шинель и шапку, он взял солдат и пошёл по лагерям пленных.
— Я его узнаю по лицу! Обязательно узнаю! Такого идиотского лица я раньше ещё никогда не видел! Сразу же, с первого взгляда, я его узнаю! — говорил он яростно.
Он приказал занять все выходы из барака. Русские взводные, наблюдавшие каждый за своею частью пленных, подтвердили, что все пленные дома; после того он приказал всех обитателей поставить в ряд и пошёл медленным шагом мимо них, заглядывая каждому в лицо, в глаза. Но того, кто от него убежал, среди них не было.
Так он просмотрел один, второй, третий барак и приказал разбудить уже спавших пленных в четвёртом. Пленные вылезали спросонок, становились в ряды и закрывали глаза от поднесённого капитаном к их лицу фонаря.
Но Бойкову так и не удалось никого найти. Его злоба прошла, он уже стал рассуждать о происшествии более хладнокровно, а хитрость и самообладание преступника вызвали в нем даже удивление. Теперь, осмотрев столько лиц, похожих одно на другое, он убедился, что едва ли уже распознает того, кого он ищет, и он начинал верить, что только случай поможет ему как-нибудь с ним встретиться.
Ему уже не хотелось поднимать людей в такой поздний час, и он чем дальше, тем быстрее проходил мимо стоявших перед ним рядов. В последнем ряду он остановился возле солдата со страшно опухшим лицом, обвязанным мокрыми полотенцами.
Солдат стоял перед ним, придерживая одной рукой кальсоны, а другой — подбородок.
— Ну, что с тобой? Зубы болят? — спросил он с сочувствием.
Больной сокрушённо покачал головой и показал пальцем в рот. Капитан продолжал:
— Сильно болит? Я это знаю. У доктора был?
Обмотанная голова снова закивала безнадёжно, а вся фигура сжалась. Василий Петрович позвал взводного.
— В Красном кресте есть зубная амбулатория. Там доктор Давид Карпович зубы лечит. Пошли этого солдата утром к нему, пусть он скажет, что я его послал. — И похлопывая несчастного по плечу, он сказал ласково: — Ну, иди спать, до утра выдержишь, а утром доктор зубы запломбирует.
Больной, пошатываясь, полез на нары. Два других, поддерживая его под мышки, легли вместе с ним. Капитан вышел, взводный закрыл за ним дверь, и писклявый голос прозвучал возле больного:
— Ещё лежи. Он ещё, может, вернётся. Ведь им нельзя верить.
— Да ведь я уже весь мокрый, друг мой, ох, мокрый! — завопил в ответ на это человек с больными зубами. — Я уж думал, что он меня поймал. Сколько я натерпелся страху! Горжин, сколько за все это мне даст еврей? Мойзешу, у которого эта рыжая девка, я не отдам. У него негодное пиво.
— Я хотел за это пятьдесят рублей! — отвечал на это обладатель пискливого голоса. — Да ведь шапка-то новая, а новая стоит сто шестьдесят. Он, этот капитан, завтра же наворует на другую. Ну а еврей давал тридцать и говорит, что он торгует не краденым, а только честно приобретённым товаром. Ну, я выговорил пятьдесят и бутылку самогонки. Да, знаешь, пришлось спешить. Это было счастье, что мы встретились. Теперь, Швейк, выбрось пробки изо рта, теперь ты сможешь ещё раз поужинать и выпить.
И человек, у которого болели зубы, запихал в рот два пальца и вытащил оттуда пробки. Его лицо приняло естественное выражение:
— А полотенца эти пока оставь: что, если черт его принесёт назад? А пробки ты всегда успеешь всунуть. Бери ножик, доставай колбасу и бутылку.
И через некоторое время, когда все утихло и бодрствовало только несколько групп яростных картёжников, Горжин танцевал на нарах с бутылкой в руке, пискун ел колбасу, а запоздавших, шмыгавших незаметно в дверь, встречал песнью Швейк:
Ах, как чудесно в этом городе Витебске Жить горожанам венским!
Кто сюда попадёт, тот едва ли забудет, Как было весело жить даже и в будни.
— Ребята, утром я иду к доктору, — заявил Швейк, и тогда на него стали кричать со всех сторон:
— Замолчи! Он не перестанет, пока кто-нибудь не съездит его по рылу.
— Знайте, что я иду к зубному доктору. Сам капитан меня к нему посылает. Мне вставят золотые зубы.
Но утром, когда они рассказали о своём случае Ванеку и Мареку, Ванек опечалился:
— Теперь тебе нельзя ходить на работу. Если он тебя узнает, конец тебе. И он ещё долго будет тебя искать. Капитан Бойков — свинья. Он вмешивается во все, а сам ничего не понимает. Он суётся и в
