Гезы (“нищие”) — во время Нидерландской революции XVI в. вначале прозвище нидерландских дворян, вставших в 1565 г. в оппозицию испанскому господству, затем — боевое имя народных повстанцев — партизан, ведших на суше и на море борьбу с испанцами. [с.79]
Гельголанд — о-в в Северном море, у берегов Германии. С 1717 г. он принадлежал Дании, в 1807 г. был захвачен британским флотом и позже официально передан Великобритании. В 1890 г. отошел к Германии в обмен на о-в Занзибар и Пембу (Африка). Важнейшая военно-морская база Германии в обеих мировых войнах. В 1947 г. его военно-морские сооружения и объекты были уничтожены мощнейшим неатомным взрывом, в 1952 г. возвращен ФРГ. [с.79]
Альс — остров на Балтике, у восточного побережья Ютландии (Дания), от которой его отделяет пролив Альс (Альсенсунд). В 1864-1920 гг. принадлежал Германии.
Гаффы — береговые лагуны главным образом в устьях рек южного побережья Балтийского моря, отделенные от моря узкими песчаными косами. [с.79]
ГЛАВА VII
О ПСИХОЛОГИИ ГРАНИЦ ГОСУДАРСТВА И ЕЕ ТИПАХ
“Очень много говорят о хороших и плохих, о естественных границах, почти не утруждая себя размышлениями”. Таков мрачный вывод одного из самых видных политиков и антропогеографов, сделанный в этой сотрясаемой стонами атмосфере.
После рассмотрения крупных единств: необитаемого (анэйкумены), как признанного разграничителя жизни на Земле, моря в качестве постижимой стихии в ее превращении из разделителя пространств в дружественно связующую человечество, — мы должны разложить на составные части многообразие проявления
При этом о “хороших” границах можно говорить, пожалуй, лишь там, где таковые многих областей жизни худо-бедно расположены под прикрытием благодаря морю или — теоретически — всех, которые благодаря анэйкумене совпадают пространственно с незаселенностью, непригодностью для жилья. Там, стало быть, возникают прочные, защищенные границы, которые сохраняются тысячелетиями или по крайней мере, вновь возрождаясь, всегда доказывают свою разделительную способность. Это касается и страдания нашей нации, чье жизненное пространство в меньшей степени, чем почти у всех других великих народов Земли, было защищено такими границами, что чем больше отсекались географические переходные зоны, чем больше отдельные естественно разделяющие линии включались в силовой, культурный и хозяйственный организм внутриевропейского перехода, тем дальше отдалялось оно от основ своего расового образования. Увы, это имело значение, ибо, с одной стороны, это пространство втиснулось в романский культурный круг, омолодив его, но и разрушив, а с другой — оно ворвалось в мир Востока — принося, правда, культуру и зрелость, но, естественно, и неудобство из-за притязаний на порядок — или же одновременно и желанное, и внушающее страх вступило в чересполосно расположенные заокеанские владения: в общем и целом одно из наиболее проблематичных, не знающих границ фаустовских мироощущений среди других стран Запада! Это было трагедией немецкого народа, который вышел на сцену как более молодой среди зрелых или как более зрелый среди молодых, обеими сторонами принимаемый, обе растревожив и оплодотворив, но нигде не понятый справедливо, подобно индийцам и эллинам. Этим он мешал в достижении твердой и ясной формы народами больше, чем другие. Отсюда проистекает также его внутренняя [с.80] трудность прийти к соглашению о надежных границах. Множество речей о хороших и плохих, благоприятных и неблагоприятных границах создают у него в конечном счете скорее путаницу, чем ясность, там, где это происходит не по причине весьма надежной формы опыта, а из-за столь широко распространенного отрицательного отношения к проявлениям границ на Земле. Именно у жителя Внутренней Европы переживание, связанное с границей, предшествовало рассуждениям о границе и теории границы.
Исходя из научной точки зрения, следовало бы в сущности говорить лишь о согласованных, компромиссных, несостоятельных границах, затем почти для всех жизненных форм — о сообразующихся с природой рубежах или о спорных, разорванных границах, затем о почти всегда таящих напряженности, вызывающих соблазн, противоестественных состояниях. К совершенно отчетливому осознанию, о какой стороне — темной или светлой — в отдельных случаях идет речь или какая берет верх, ведет затем разработка определяющих неорганических и биогеографических потребностей соответствующего участка границы, соответствующего рубежа и добросовестное изучение исторических и биологических “обозначений”. Тот, кто помогает создавать и проводить противоречащие природе границы, тому должно быть ясно, что он тем самым развязывает шедшую на протяжении тысячелетий борьбу, какая неоднократно навязывалась узколобой, корыстной перекройкой семейных владений (вроде Каролингов, Сальеров, Гогенштауфенов, Габсбургов ) за счет границ крупных народов или французским домогательством отодвинуть подобно некоей Фата-моргане “естественную границу” (“frontiere naturelle”) в восточном направлении, противопоставленную понятиям “нейтральная” (“neutre”) и “расчлененная” (“demembree”).
Когда мы спрашиваем нашего западного соседа, где граница “естественная” (“naturelle”), т.е., по его понятию, стабильная, а где она “нейтральная” (“neutre”), т.е. ничейная, ради одолжения или жалости, повсюду находится в естественном равновесии, охраняя природные условия и силы по ту и по эту сторону, и где она “расчленена” (“demembree”), т.е. может, по его понятию, изменяться, то, без сомнения, не играла роли так часто представляемая им “теория гребней” (“theorie de cretes”), водоразделов — (в таком случае он не должен был бы переступать гребни Вогезского леса, водораздел между Роной и Рейном), — но наряду с инерционным и тщеславным моментом истории поддается искушению, которое зачастую мы находим обоснованным в отношении границы и ее земельной подосновы. Каменный уголь, калий, железная руда совершенно особого вида — лотарингская железная руда и возможности ее использования, нефть вызывали соблазн, как в других местах — золото (калифорнийское, восточносибирские залежи с последующими перемещениями границ, маньчжурские месторождения полезных ископаемых и изменение границы между Внутренней Могаолией и Маньчжурией!), нефть (Мексика, Месопотамия , Персия ), а также никель (Тихий [с.81] океан), цинк (Малайский полуостров и выдвинутые по отношению к Сиаму британские Малайские провинции). Мы обозначаем на картах границы месторождений благородных металлов, каменного угля, калия, железа, меди, цинка и нефтеносные пласты и при этом впадаем в искушение перенести границы на досягаемую поверхность! Мы говорим об экономических районах и областях производства питания районов горных промыслов и, естественно, должны также уметь их отграничивать. Однако зачастую это нелегко сделать. Так, при попытках посредством особого отграничения выделить особенно богатые полезными ископаемыми промышленные и горные области как гетерогенные организмы из их естественных жизненных форм это удавалось! Как немногие отдавали себе отчет в том, что такое естественные и противоестественные границы Саара, Рурской области, как немногие знали, что Рурская область, — отграниченная по тем же принципам, как и Саарская область, — должна была бы быть в пять раз больше, чем Саар, что в сущности рассмотрение сети коммуникаций и стремительного изменения длины (ширины) квадрата ее координатной сетки, плотности ее линий было надежнейшим средством для сопоставления этих разграничений по Саару, Руру и Рейну, Верхней Висле в Верхней Силезии, где разрушен ныне бессмысленными разрывами разумный, четко действовавший механизм экономики. Подобно географии полезных ископаемых можно говорить также о географии строительных материалов, о некоей “ограниченной территории” кафедрального собора, на основании чего позволительно сделать выводы о тончайших элементах народной и расовой основ, участвующих в проведении границы, о разграничении или взаимодействии больших и малых пространственных образований, о проницательных и близоруких людях . Народные подосновы часто обнаруживают при этом сопоставимые проявления воздействия природных богатств.
Подобное относится и к исследованиям о связях границы и
