всех сторон волнами французского прибоя. Восточная Пруссия — это единственная, все еще не обвалившаяся руина огромного германского поселенческого выступа в балтийском моренном ландшафте, результат отступления самого северного из трех поселенческих клиньев, продвинувшихся далеко в глубь Восточной Европы, из которых второй, с севера обходивший Судеты и терявший свое острие на востоке Верхней Силезии, был представлен силезским германством, в то время как третий клин проник через Верхнюю и Нижнюю Австрию вдоль Дуная, через Зальцбург, Альпенклёстер и Штирию в направлении Альп и к их восточному подножию.
Навстречу им выдвинулся из-за множества рассеянных поселений трудноотделимый стык польского, чешского и словенского встречного клина. Однако беда для рас, которые отчужденно относятся друг к другу и тем не менее вынуждены жить бок о бок в этой широко растянутой полосе Промежуточной Европы, состоит в том, что важные и сами по себе осуществимые географические связи и связности по эту и по ту сторону границы не складываются политически. Что же касается собственно немецкой стороны, то она не сумела при повторной колонизации создать действительно взаимосвязанные широкие заселенные полосы в нынешних долинах крупных рек и долинах, оставшихся от талых вод ледниковой эпохи, а труднопроходимость естественной области Богемии и неприступность ее лесов помешали сквозной колонизации древнего германского пути между Одером и заболоченным Дунаем, пути, который на заре германской истории, точно так же как и в Богемии, из-за недостаточно развитого политического инстинкта частично отклонился в сторону. Это — подлинный срединный путь переселений, следовательно, внутренний восточный путь в противоположность любому окраинному речному пути, который некогда вел варягов от Западной Двины через Киев по Днепру к Византии, и он был (в своей Моравской лощине и впадине Одера) как торговый [с.235] путь к германским племенам известен уже грекам. Большую роль при образовании германской восточной границы на Висле играет контраст между моренными образованиями и безлесными лёссовыми ландшафтами — которые при первом переселении германских племен на Запад получили предпочтение как полосы переселения — и предпочитавшимися при повторной колонизации землями лесных ландшафтов, лучшими, хотя и более трудными для освоения и обработки, лежавшими в долинах, созданных в ледниковую эпоху талыми водами, с их водными системами и каналами. При повторной колонизации в долинах крупных рек и низинах наряду с ограниченной крестьянской колонизацией проходит и городская, которая приобретает решающее значение. Ее градообразующий, но и сам уже урбанизированный поток теперь не осваивает всю территорию вокруг, но способствует тому, что немецкое расселение на восточных землях, в Польше и Юго-Восточной Европе, приобретает “диффузный” характер. Так возникают многочисленные островки языковых образований.
Иной раз немецкого поселенца — не только урбанизированного — вводило в заблуждение чувство, будто благодаря немецким династиям он еще связан с родной землей, замкнутой народ— ной основой, через пространства, на которых фактически из-за их скученности все же прерывалась культурная и хозяйственная связь. Так было в королевской земле старой Саксонской Трансильвании, в Банате и в Бургенланде, который, так же как Эгерланд, был продан якобы немецкой династией и который единственный из утерянных кусков народной земли воссоединился после мировой войны, — разумеется, страшно изуродованный и грабительски лишенный своего естественного транспортного узла Эденбурга и всех без исключения “бургов” , по которым он назван .
Если мы спросим себя, согласно последним геополитическим обоснованиям, почему — при взгляде с точки зрения исследователя границы — на немецкой народной почве именно в вопросе об отношении к обороне границ столь вопиющим образом разнятся между собой, с одной стороны, благоразумие государствообразующего народа, взращенное восприятие народностью жизненно необходимых и необязательных частей народной почвы, которая при такой скученности населения повсюду одинаково священна, и, с другой стороны, значительно более сознательно охраняемая основная структура? Далее, если мы спросим себя, почему, например, в свое время, когда император Карл V признал невосполнимую потерю ключевых крепостей западной границы, его народ мог насмешливо распевать в его адрес задорную песню о том, что ему отказали в танце важнейший пограничный оплот “Мец” и главный оплот “Магд”? Мы обнаружим затем при детальном исследовании как причину тот факт, что именно в нашем жизненном пространстве [с.236] внутренние границы и постоянная воля к его сохранению почти повсюду сильнее, чем естественная внешняя защита, физический орган внешнего покрова и периферическое чувство обороны государства — в этнопсихологическом и моральном отношении. Нас, немцев, во многих местах — там, где не понимают эту самоубийственную ориентацию, — прямо-таки обвиняли в национальной извращенности .
Совершенно очевидно, что эта объективность, доходящая до самоистязания, до неприязни народа к собственной жизненной форме, идущая на пользу чуждым, насилующим нас народам и государствам, эта удивительная смесь политической ограниченности с местными интересами, тупости в практике с космополитической, возвышающейся над народом несбыточной мечтой в теории — эта смесь качеств, которые совершенно несовместимы на практике, но временами уживаются между собой даже в таких натурах, как Гёте, — едва ли может быть понятна сыновьям замкнутых естественных жизненных форм. Во всяком случае именно психологическими предпосылками я попытался объяснить руководящим японским персонам наше поражение в 1918-1919 гг.
К тому же в нас, в немцах, нужно еще долго преодолевать нелепое представление, будто стоит лишь нам испытать собственную потребность передышки в защите границы, как тотчас же такая потребность возникает и у враждебного соседа, и что тем самым, т.е. путем самоусыпления, преодолевается худшая фаза кризиса в борьбе за пространство. Даже заслуживающие самого серьезного отношения свидетельства сохраняющейся у противника воли к борьбе, такие, как проект будущей Европы согласно сербским архивам (заметка в “Petermanns Mitteilungen”, 1920), не вызвали никакой настороженности у тех, кто так охотно верит в международные примирительные слова; и граф Куденхове-Калерги под гром аплодисментов построил свою “пан-Европу” на прочном отчленении Внутренней Европы. Один только Лёш указал на несостоятельность самой конструкции этого здания .
То, что идея пан-Европы, представляемая как некое пацифистское творение, втянула бы и нас, грабительски лишенных пространства, в ожесточенные битвы французского, бельгийского и нидерландского империализма за колонии, на это именно в кругах “друзей мира” предпочитают закрывать глаза. Впрочем, все эти наши бедствия имеют причиной два момента: первый — особенность нашего жизненного пространства, основательно разбитого внутренними границами на ячейки, и второй — рано проявившийся внутренний настрой нашей высокоодаренной, но склонной к шизофреническим катастрофам народной общности. [с.237]
Поэтому на постоянное воздействие нашей природной среды, которое в сочетании с определенным пороком национального характера способно порождать опасные бури, следует, с одной стороны, ответить постоянным воспитательным действием и бдительностью в отношении назревающей опасности вредных вспышек и проявлений. Но с другой стороны, именно из самой истории наиболее одаренных народов, таких, как индийцы и эллины, которые обладают сходными чертами характера, тоже обусловленными и усиленными влиянием ландшафта, черпаем мы надежду! Она проистекает от переданного нам уже Ратцелем геополитического познания большей долговечности деяний, совершаемых в истории многотипными группами людей, и особенно многотипными народами и расами. Однотипный легче себя исчерпывает, его однотипно конгениальный родовой ландшафт (такой, как средиземноморский или месопотамский) быстрее обнаруживает признаки исчерпанности, хозяйственного истощения, и творческая сила живущих на его почве парализуется вместе с ним. Но у многотипных людей и рас после исчерпаний отдельных пространственных зон отдельные части расы или народа восстают вновь из беспрестанно регенерирующей обширной народной почвы: целые ландшафты находятся в полузабытьи и грезят там еще с гордой уверенностью о том, что их расцвет впереди, в охраняемых прежних состояниях. Может случиться и так, что камни, на протяжении столетий отвергавшиеся строителями как бесполезные и мешающие, вновь станут угловыми камнями , которые будут поддерживать границы и на которых будет надежно покоиться в грядущих столетиях столь необходимое новое здание Европы, и прежде всего ее Центра! Но сначала предстоит, разумеется, передвинуть разного рода камни,
