Выяснилось, что мистер Брук вернулся из банка в три часа с портфелем, полным денег. Он сказал мне, что намеревается, как он выразился, окончательно решить проблему, связанную с Фей Ситон, и назначил ей встречу у башни в четыре часа.
Потом он спросил мама Брук, где Гарри, желая, чтобы тот тоже присутствовал при урегулировании вышеназванной проблемы. Она ответила, что Гарри у себя в комнате пишет письмо, и отец поднялся к нему наверх. Он не нашел там Гарри, который на самом деле возился с мотором в гараже, и вскоре вернулся назад.
«Он выглядел таким несчастным, — сказала мама Брук, — таким старым — и волочил ноги, словно больной». И папа Брук вышел из дома и направился к башне.
Не прошло и пяти минут, как появился Гарри и спросил, где отец. Мама Брук, находившаяся на грани истерики, все ему рассказала. Гарри на мгновение замер, о чем-то размышляя и что-то бормоча себе под нос, а затем вышел и направился к башне Генриха Четвертого. Фей Ситон за это время так и не появилась.
«Профессор Риго, — закричала миссис Брук, — вы должны последовать за ними и что-то предпринять! Вы здесь наш единственный друг, и вы должны пойти вслед за ними!»
Ничего себе работенка для старого дядюшки Риго, а?
Подумать только!
И все-таки я отправился вслед за ними.
Когда я выходил из дома, раздался удар грома, но настоящего дождя все еще не было. Я пошел на север по восточному берегу реки, пока не достиг каменного моста. По нему я перебрался на западный берег. Над берегом возвышалась башня.
Это место, должен вам сказать, выглядит как настоящие руины, где вечно спотыкаешься об обломки древних, почерневших камней — опаленных огнем, заросших сорной травой, — вот все, что осталось от некогда стоявшего здесь замка. Входом в башню служит полукруглая арка, вырубленная в стене. Эта арка расположена не со стороны реки, а выходит на запад, на луг и рощу каштанов. Я добрался до башни, когда небо уже потемнело, а ветер усилился. Под аркой стояла Фей Ситон и смотрела на меня. Фей Ситон в пестром шелковом платье, в белых плетеных туфельках на босу ногу. На руке у нее висели купальник, полотенце и купальная шапочка, однако она еще не успела искупаться — ее блестящие темно-рыжие волосы были в полном порядке и ни одна прядь не намокла. Она тяжело и прерывисто дышала.
«Мадемуазель, — сказал я, весьма плохо представляя себе, каких действий от меня ждут, — я ищу Гарри Брука и его отца».
Секунд пять — иногда они могут показаться чрезвычайно долгими — она молчала.
«Они здесь, — наконец сказала она. — Наверху. На крыше башни».
Внезапно (готов в этом поклясться) в ее глазах мелькнуло выражение, какое обычно сопутствует ужасному воспоминанию.
«По-видимому, между ними разгорелся спор. Я считаю, что не должна в него вмешиваться. Извините меня». «Но, мадемуазель…» «Прошу меня извинить!»
И, отвернувшись от меня, она поспешила прочь. Одна-две капли дождя упали на траву, ходившую ходуном от ветра; потом еще и еще. Я заглянул внутрь.
Я уже говорил вам, что башня представляла собой лишь каменную оболочку, а по ее стене вилась лестница, поднявшись по которой можно было через квадратное отверстие попасть на плоскую крышу. Внутри пахло затхлостью и водой. Там не было ничего, совсем ничего, кроме пары деревянных скамеек и сломанного стула. Благодаря длинным узким окнам на лестнице было довольно светло, хотя снаружи уже разразилась настоящая гроза.
Сверху доносились гневные голоса. Я не различал слов. Я криком возвестил о своем приходе, породив глухое эхо в этом каменном кувшине, и голоса тотчас же смолкли.
Я с трудом одолел винтовую лестницу — занятие, вызывающее головокружение и совсем не полезное человеку, страдающему одышкой, — и вылез через квадратное отверстие на крышу.
Гарри и его отец стояли, глядя друг на друга, на круглой каменной площадке, окруженной высоким бортиком и высоко вознесенной над верхушками деревьев. Отец Гарри был в том же плаще и той же твидовой шляпе. Его рот был крепко сжат, лицо выражало непримиримость. Умолявший его о чем-то сын был в вельветовом костюме, без плаща и с непокрытой головой, а развевавшийся на ветру галстук словно подчеркивал смятение его души. Оба были бледны и взволнованны, но, казалось, испытали некоторое облегчение, обнаружив, что это я прервал их разговор.
«Но, сэр!…» — начал Гарри.
'Последний раз, — холодно и бесстрастно произнес мистер Брук, — прошу тебя дать мне возможность поступить так, как я считаю нужным. — Он повернулся ко мне и добавил:
«Профессор Риго!»
«Да, мой добрый друг?»
«Не уведете ли вы отсюда моего сына, чтобы я мог уладить кое-какие проблемы должным образом?»
«Куда мне увести его, друг мой?»
«Куда угодно», — ответил мистер Брук и повернулся к нам спиной.
Незаметно взглянув на часы, я увидел, что было без десяти четыре. В четыре часа мистер Брук должен был встретиться здесь с Фей Ситон и намеревался дождаться ее. Бросалось в глаза, что Гарри совсем сник, из него словно выкачали воздух. Желая смягчить обстановку, а не подливать масла в огонь, я ничего не сказал о своей недавней встрече с мисс Фей. Гарри позволил мне увести себя.
А теперь я хочу, чтобы вы запомнили — хорошенько запомнили! — как выглядела крыша, когда мы покидали ее.
Мистер Брук стоял у парапета, решительно повернувшись к нам спиной. Рядом с ним была прислонена к парапету его легкая деревянная трость желтого цвета, а с другой стороны, тоже у парапета, находился пухлый портфель. Этот полуразрушенный зубчатый бортик, по грудь человеку, опоясывает крышу башни и весь покрыт бледными иероглифами — инициалами тех, кто побывал здесь. Вы отчетливо представляете себе эту картину? Хорошо! Я отвел Гарри вниз. Я провел его по лугу под защиту большой рощи каштанов, тянущейся на запад и на север. Дождь уже начинал лить вовсю, и нам негде было укрыться. В роще было почти темно: стоя под деревом и слушая бормотание листвы, по которой барабанил дождь, я почувствовал, что мое любопытство приобрело маниакальный характер. Я попросил Гарри, на правах друга и в каком-то смысле наставника, рассказать мне, в чем обвиняют Фей Ситон.
Вначале он едва ли слушал меня. Затем этот красивый, получивший хорошее образование юноша, который стоял, сжимая и разжимая кулаки, ответил мне, что невозможно говорить всерьез о таких нелепых вещах.
«Гарри, — сказал ему дядюшка Риго, выразительно — вот так — поднимая указательный палец, — Гарри, мы с вами много раз беседовали о французской литературе. Мы с вами беседовали о преступлениях и таинственных явлениях. У меня немалый жизненный опыт. И должен вам сказать одно: больше всего несчастий приносят именно те вещи, которые кажутся слишком нелепыми, чтобы о них стоило говорить всерьез».
Он бросил на меня быстрый взгляд, в его глазах горел какой-то странный, мрачный огонь.
«Слышали ли вы, — спросил он, — слышали ли вы о Жюле Фрсснаке, который выращивает овощи на продажу?» «Ваша мать упоминала о нем, — ответил я, — но мне еще предстоит узнать, что же стряслось с Жюлем Фреснаком».
«У Жюля Фреснака, — сказал Гарри, — есть шестнадцатилетний сын».
«И что?»
В этот момент, находясь в полумраке леса, из которого башня не видна, мы услышали пронзительный детский крик.
Да, пронзительный детский крик.
Говорю вам: этот крик привел меня в такой ужас, что я почувствовал, как волосы у меня на голове зашевелились. Дождевая капля просочилась сквозь густую листву и упала мне на лысину, и я ощутил дрожь во всем теле. Ведь я только что поздравлял себя с тем, что несчастье предотвращено, что Говард Брук, Гарри Брук и Фей Ситон сейчас разведены, а опасность может возникнуть, только если все эти люди
