детстве Бруно. Она узнала о нем даже больше, чем я, и с каждым днем восхищалась отцом все больше и больше. Бруно заметил это, и его отношение к Кэтрин стало другим — наконец-то он обратил внимание на собственную дочь.
Однажды я подошла к классу и услышала, как ссорятся Хани и Кэтрин.
— Тебя легко одурачить, Кэт. Ты всегда веришь в то, во что тебе хотелось бы верить. Так ты никогда не узнаешь правды. Я не верю во все эти чудеса. Я не люблю его. И никогда не любила… Посмотри, как он жесток к… нашей матери.
— Ты говоришь так потому, что он не отец тебе. Ты завидуешь, — выпалила Кэтрин.
— Завидую! Нет, я рада. Я бы предпочла, чтобы моим отцом был любой другой, но только не он. Я помедлила в дверях, не вошла и тихо удалилась. Я много думала об этом разговоре. Конечно, теперь, когда девочки подрастали, у них появилось собственное мнение. Малютками я держала их подальше от Бруно, зная, что в его жизни нет места для маленьких детей, но мне хотелось знать, было бы все иначе, роди я сына.
Я долго размышляла о том, какими они выросли Кэтрин скоро исполнится двенадцать, Хани — четырнадцать. Она развилась раньше большинства сверстниц. В ней было что-то от чувственности Кезаи, которая передала ей свою красоту и удивительные фиалкового цвета глаза.
Но вызвать Хани на откровенность было не так легко, как Кэтрин. Ту было видно насквозь, она могла смеяться и плакать одновременно. Кэтрин выражала свои чувства объятиями и поцелуями. Она могла посмеяться над чьей-нибудь неудачей и тут же раскаяться, увидев, что человек обиделся. Как отличалась от нее Хани! Я знала, что должна быть особенно внимательна к ней, и всегда прилагала максимум усилий, чтобы показать Хани, что люблю ее так, как и Кэтрин. Это радовало меня и в то же время немного тревожило. Она была такой необузданной и страстной!
Сейчас меня беспокоило то, что по мере того, как они подрастали, все явственнее проявлялись их характеры. Казалось, что чем больше обожания Кэтрин выказывала Бруно, тем больше неприязни проявляла к нему Хани. Они были молоды, и ни одна из них не скрывала своих чувств.
Я решила, что нужно поговорить об этом с Хани, и однажды утром попросила ее помочь мне собирать цветы. «Я становлюсь похожа на свою матушку из-за своей привязанности к дому», — подумала я. Но домашние заботы не обременяли меня. Я рвала цветы и размышляла о том, что происходит при дворе, и как это отразится на нашей жизни.
— Хани, — спросила я, — Кэтрин часто рассказывает тебе о своем отце?
— Последнее время она ни о чем больше и не говорит. Иногда мне кажется, что она просто не слишком умна.
— Хани, дорогая, — ответила я, и, как сказала бы Кэтрин, мой голос прозвучал неестественно добродетельно, — разве это плохо, если дочь обожает отца?
— Да, — ответила Хани, — если он не стоит обожания.
— Мое дорогое дитя, ты не должна говорить так. Это неблагодарно по отношению к…
— А почему я должна быть ему благодарна?
— Ты всю жизнь прожила под его крышей.
— Я считаю, что жила под твоей крышей. Он не хотел, чтобы я росла в Аббатстве. Мне позволили остаться здесь только потому, что ты настояла на этом. Я все знаю. Я хожу в лес к своей прабабушке.
— И она рассказала тебе об этом?
— Она умная женщина, мама, правда, иногда говорит загадками. Мне хотелось бы узнать, почему? Может быть, потому, что если мудрецы станут говорить понятно, мы будем знать так же много, как и они?
— Может быть. Бабушка сказала, что мне нужно знать правду. Я думаю, что моя жизнь была бы совершенно иной, если бы не ты.
— Милая Хани, моя радость и утешение!
— Я всегда старалась, чтобы это было так, — пылко ответила она.
— Мое благословенное дитя, помни, что ты моя дочь.
— Но приемная. Расскажи мне о моей матери.
— Разве прабабушка не рассказывала тебе о ней?
— Я хотела бы услышать это и от тебя, ведь все люди видят по-разному.
— Твоя мать была веселая и красивая… как ты.
— Значит, я похожа на нее?
— Нет, ты еще красивее.
— Она не вышла замуж за моего отца. Ведь он пришел, чтобы распустить Аббатство. Каким он был?
— Я видела его лишь мельком.
— Но моя мать влюбилась в него, и родилась я.
Я лишь кивнула, потому что не могла рассказать Хани ужасную правду.
— Я сестра Бруно, — промолвила она. — Моя прабабушка рассказала мне об этом. Она сказала: «Вы оба мои правнуки». Когда я услышала об этом, то не поверила. Моя прабабушка говорит, что именно поэтому он меня и ненавидит. Он предпочел бы не видеть меня.
— Он не верит этому, потому что не может согласиться с тем, что твоя мать была и его матерью.
— Он считает себя святым, — рассмеялась Хани. — Но разве святые беспокоятся из-за того, что думают о них люди?
— Он считает, что на него возложена великая миссия. Он дал приют людям, которые живут в Аббатстве.
— Он никогда ничего не дает просто так. Моя Хани была слишком проницательной.
— Это не увеличит моего уважения к нему. Вполне возможно, я понимаю его слишком хорошо, ведь мы рождены одной матерью.
— Хани, я бы хотела, чтобы ты забыла об этом, Я считаю твоей матерью себя. Не могла бы и ты попытаться сделать то же самое?
Она повернулась ко мне, и я увидела, что глаза ее светятся любовью.
— Мое милое дитя, — сказала я, — ты и не знаешь, как много для меня значишь.
— Я отдала бы все на свете, чтобы быть твоей дочерью, — прошептала Хани, — и пусть бы Кэтрин стала ребенком моей матери.
— Нет, я хотела бы иметь двух дочерей.
— А я бы предпочла быть у тебя единственной. Хани беспокоила меня. Ведь ее ненависть могла быть столь же неистовой, как и любовь.
Мир в стране не мог длиться долго. Матушка пришла сообщить, что Саймон Кейсман опять отлучился «по делу». Она была встревожена, я видела это, и мне хотелось знать, к чему приведет это «дело».
Саймон Кейсман был умен. Он не стал бы выступать открыто на стороне королевы Джейн, но я была уверена: если бы она сумела захватить трон, стал бы ее поддерживать от всего сердца. И я подумала, не затевается ли какой-нибудь новый заговор.
Вскоре все выяснилось. Сэр Томас Уайтат возглавил восстание против королевы Марии.
Матушка поспешила в Аббатство с сообщением, что королева Мария находится в Уайтхолле, а сторонники сэра Томаса Уайтата уже движутся к городу. Королева в отчаянии.
— Мария знает, это конец ее правления. — Голос матушки торжествующе звенел. Я спросила:
— Где твой муж?
Мать загадочно улыбнулась.
— Я беспокоюсь о тебе, Дамаск, — тотчас же сказала она. — Я хочу, чтобы ты забрала девочек и перешла в Кейсман-корт. Я бы не хотела, чтобы ты оставалась сейчас здесь, когда торжествует правое дело.
— А если сэр Томас потерпит поражение?
— Никогда.
— Мама, — спросила я, — где твой муж?
— Он занят делом, — ответила она.
— Делом? — спросила я. — Вместе с сэром Томасом?
