Наступил конец февраля. Мне постоянно приходили письма от Харриет с так называемыми «планами». Я была уверена, ей нравилось писать эти послания, полные всяческих намеков, которые были понятны только мне одной. В интригах заключался смысл ее жизни.
Из Эверсли мы уезжали в конце марта. «Очень удобное время, — писала она, имея в виду то, что существование моего ребенка, зачатого в середине января, до этого времени можно будет сохранить в тайне без особого труда. — Будет весна — время, когда начинают цвести деревья и травы. Там мы пробудем все лето, которое, не сомневаюсь, будет очень приятным для нас, под лучами солнца, более гостеприимного, нежели наше английское».
— Кажется, — сказала мать, — ты действительно с нетерпением ждешь этой поездки?
— Говорят, Венеция — это прелестный город, и я бы хотела побывать там.
Она осталась довольна. Я знала, она думает, что я начала забывать этот, как она его называла, «неудачный эпизод» своей жизни. Кристабель, в свою очередь, тоже была взволнована предстоящим путешествием. Казалось, она напрочь позабыла — но я-то прекрасно помнила, — что ей тоже надо было как-то справляться со своим собственным «неудачным эпизодом».
Я беспокоилась, что рано или поздно ее придется посвятить в нашу тайну. Пока я ей ничего не сказала, я хотела еще немного подождать и посоветоваться с Харриет.
Пришли очередные известия из королевского дворца. Титус Оутс утрачивал свое влияние. Он совершил большую ошибку, заговорив о герцоге Йорке в пренебрежительном тоне, намекая, что следующей жертвой станет именно он.
— Он круглый дурак, — сказал отец, — если думает, что король отдаст ему на растерзание собственного брата! Оутсу следовало бы понять, что он ступает на весьма опасный путь, еще тогда, когда он попытался очернить королеву. Король недвусмысленно намекнул ему на это, мне кажется, что этот человек действует более чем безрассудно и скоро за это поплатится!
Я желала этого всем сердцем, но при этом чувствовала горькую обиду, что это слишком поздно, и моего счастья уже не вернуть. Однако я находила успокоение в том, что этот злобный человек, послуживший причиной горя многих семей, уже сейчас видит конец той власти, которую так неосторожно отдали ему в руки. Казалось невероятным, что парламент мог назначить герцога Монмута отвечать за его безопасность, лорду Чемберлену доверить вопросы его размещения, а государственному казначею — следить за тем, чтобы ему всегда доставлялось все необходимое. Я слышала, что при нем постоянно находятся трое слуг, и два-три джентльмена в знак преданности неустанно дежурят при нем и борются за честь держать ему таз во время мытья.
Но как это обычно случается с такими людьми, он зашел слишком далеко, и против него стали выступать. Отец привез домой памфлет, написанный сэром Робертом Эстренжем, и возмущался тем, как долго еще наша страна собирается позволять Титусу Оутсу пить слезы вдов и сирот.
— Этот человек нажил себе множество врагов! — сказал отец. — Нужен только предлог, чтобы все восстали против него!
Как бы мне хотелось, чтобы это восстание все-таки произошло и этого человека, наплодившего столько горя, призвали за его грехи к ответу. Но Джоселина это бы не вернуло!
В конце марта мы были готовы ехать к Харриет. Было решено, что перед тем, как отправиться в Италию, несколько недель я погощу у нее.
Я попрощалась с матерью, которая была очень опечалена тем, что я уезжаю. Она поняла, что я только рада предлогу уехать, а отсюда следовало, что с Харриет мне было лучше, чем с ней. Я чуть было не сорвалась и не рассказала ей истинную причину всего, но вовремя прикусила язык.
День нашего отъезда выдался чудесным. Утро сверкало всеми цветами радуги, хоть и было холодно. В воздухе чувствовалась весна, и в душе я ликовала. Я чувствовала, что внутри меня зреет новая жизнь, и хотя то, что ждало меня впереди, и было сопряжено с многочисленными трудностями, я ни капли не сожалела о том, что произошло. Лишь мой ребенок мог возместить мне все, чего я лишилась, и я с нетерпением ожидала его рождения.
Я взглянула на Кристабель, которая ехала рядом со мной: на лице ее светилась радость. Такой я ее не видела с тех самых пор, как она поняла, что Эдвин не собирается идти против воли родителей и предлагать ей руку и сердце. Похоже, и она потихоньку расставалась со своей печалью.
Харриет встретила нас бурными приветствиями, которыми она, впрочем, встречала всех гостей, но которые всегда были искренними. Она взяла меня за руку и многозначительно пожала ее: мы были заговорщицами.
Вскоре мы очутились в своих комнатах — в тех же, что занимали в прошлый наш приезд, и спустя пять минут в мою комнату вбежала Харриет. Глаза ее возбужденно поблескивали.
— Дай-ка мне полюбоваться на тебя! Ничегошеньки, совсем ничего не видно! — Она склонила голову набок. — За исключением, может, безмятежного вида, который, как говорят, приобретают все матери, ждущие ребенка. Мое милое дитя, у меня такие планы! Все уже готово. Грегори разыграет свою роль, как сможет: он не самый лучший актер, но я буду всегда рядом, если он вдруг забудет что-нибудь. Твоя же часть задания будет самой сложной… ну, не считая моей, но я то уже перепробовала всякие роли!
— Но это будет необходимо лишь до тех пор, пока мы не приедем в Венецию?
— Нет, этот обман должен длиться от начала и до самого конца! Это действительно игра, маскарад! Никогда нельзя быть уверенной в том, что может произойти, жизнь полна неожиданностей! Допустим, ты переходишь Гранд-канал по мосту Риальто и вдруг натыкаешься на кого-то, кого знала дома:
«Моя дорогая Присцилла, здравствуй! Как хорошо ты выглядишь. Могу поклясться, что ты очень поправилась!»
Я не выдержала и рассмеялась: Харриет разыграла роль назойливой и злобной сплетницы.
— «Дома всем будет так интересно услышать о том, как мы встретились и как ты выглядишь! — продолжала она. — Поняла, что я имею в виду? Нет, мы все сыграем, как следует, а это означает, что прежде всего здесь нужна осторожность.
— Ты думаешь, что нам удастся скрыть мое состояние от всех до самого конца?
Она кивнула.
— Я разработала несколько очень интересных нарядов. В Венеции они будут последней модой, потому что я буду носить их! И все будут считать, что они сшиты специально для того, чтобы скрывать мою беременность, о которой я буду говорить на каждом углу!
— Харриет, ты чудо!
— Моя крошка, это будет моя самая удачная роль! Жаль только, никто не поймет, как замечательно я сыграю ее! Ирония судьбы, дитя мое!
— Не знаю, что бы я без тебя делала! Я думала об этом, пока ехала сюда! О, Харриет, что бы я делала без тебя?
— Ну, всегда есть какой-то выход из положения, но я рада, что рядом и могу помочь тебе! Вообще, во мне хорошего довольно мало. Ты мне нравишься и всегда нравилась, и я задолжала твоей матери за то, что она присматривала за Ли! Кое-что я задолжала и твоему отцу за его презрительное отношение ко мне и его отказ быть мне другом, поэтому мне доставляет огромное удовольствие, что его дочери я ближе, чем он сам! У меня много причин — некоторые из них, как это часто бывает, слегка недостойны, но, я думаю, что все-таки главной из них является моя любовь к тебе! У меня никогда не было дочери, а мне следовало бы иметь ее. Дочь для меня значила бы то же, что сын — для отца, что Карл — для твоего отца, например. Видишь ли, мне хотелось бы, чтобы она была похожей на меня, как говорится, сделанной по моему образу и подобию. Это тщеславие присуще всем женщинам и почти превосходит тщеславие мужчин. Но вернемся к делу, ведь есть еще Кристабель!
— Отец настоял на том, чтобы она поехала со мной: я должна продолжать свои занятия! Она кивнула.
— У него свой интерес к Кристабель… — Ее рот скривился в презрительной улыбке. — Ну что ж, она здесь, с нами: либо она едет, либо нет — надо решать! Она догадывается о чем-нибудь?
— Если и догадывается, то этого не показывает. Харриет немного помолчала, после чего задумчиво произнесла:
— Проблема! Я не доверяю ей.
