меньше, чем уличные сценки. Мне довелось увидеть в балаганчике на Чаринг-кросс героев кукольного представления, а на Чип-сайде на каждом шагу встречались шпагоглотатели и фокусники, проделывавшие свои трюки на потеху прохожим. Попадались гиганты и карлики, показывающие «представление всем на удивление»; продавцы баллад, распевающие свои песни хриплыми голосами, пока какой-нибудь доброхот не позовет их в дом и не накормит.
Самым главным аттракционом была, конечно, казнь через повешение в Тайберне, но вот чего- чего, а ее я смотреть никак не хотела, да если бы и захотела, мне б не позволили. Карлотта однажды видела, как вешают, и потом описала все это мне — не то чтобы ей очень уж это понравилось, а просто она иногда любила меня напугать.
Гранвиль взял ее на церемонию казни с той целью, чтобы, как он говорил, она поняла «почем фунт лиха». По ее словам, ужасно смотреть на то, как на специальной повозке доставляют к месту казни приговоренных; как она старалась не упустить ни одной детали, хотя глаза сами по себе зажмуривались. Она рассказывала, как несчастные, обреченные на такую смерть, произносят последние слова и каются…
Я сказала: «Перестань! Я не хочу этого слышать». Но она продолжала рассказывать, уснащая свой рассказ такими жуткими подробностями, что они, я полагаю, делали казнь еще более жестокой, чем на самом деле.
Во время других поездок в Лондон я вместе с родителями ходила на Мэлл
— поистине замечательное место, которым не гнушались самые респектабельные леди и джентльмены. Они важно ходили, раскланиваясь с друзьями и знакомыми, и иногда останавливались, чтобы побеседовать либо условиться о встрече. Я любила Мэлл. Дед рассказывал, что он несколько раз играл тут в пэлл-мэлл с самим королем Карлом. Теперь здесь стояли цветочницы, девушки с корзинами апельсинов, которые они предлагали прохожим, можно было даже запросто столкнуться лицом к лицу с молочницей, приведшей сюда свою корову и продающей только что надоенное молоко, так что покупатели могли не сомневаться в его свежести. Гулять и наблюдать за людьми было очень волнующе. Это всегда приводило меня в восторг.
«А ты ночью на это взгляни», — подзадоривала меня Карлотта и рассказывала про кавалеров, которые рыскают в толпе в поисках девочек, способных удовлетворить их похоть. По ночам на Пэлл-Мэлл высыпают «дамы»в отрепьях и заплатках, а иногда в масках. Вот тогда бы здесь погулять… «Бедная маленькая Дамарис! Тебе этого никогда не позволят!»А когда я сказала, что и ей никто бы этого не позволил, она лишь расхохоталась.
Наверное, я никогда не смогу не думать о Карлотте, а здесь, в этом городе приключений, и подавно она будто стала еще ближе мне.
Мы остановились в городском доме Эверсли, что расположен в двух шагах от Сент-Джеймского дворца. Матушка заявила, что я должна как следует выспаться перед завтрашним днем: если хотим успеть к началу церемонии, то встать придется рано.
Проснувшись поутру, я с трепетом обнаружила, что лежу в незнакомой постели. Я подошла к окну и выглянула на улицу, где уже начал собираться народ. Люди собрались сегодня со всей округи. Было двадцать третье апреля, день Святого Георгия. Царило всеобщее возбуждение. «Каково сейчас королеве?»— подумалось мне. Что она чувствует, принимая корону, которая по праву не принадлежит ей? Англичане, конечно, никогда не посадили бы на трон католичку. Я слышала, как дед растолковывал, что к чему. И король Яков сохранил бы корону, сменив веру. Он отказался и в результате все потерял, а на небосклоне взошла звезда протестантов Вильгельма и Марии, ныне покойных, и вот теперь сестра Марии, Анна, — наша королева.
Якобиты возмущались, но народ, судя по настроению, был за Анну или, возможно, просто хотел праздника коронации.
В одиннадцать часов мы въехали и увидели Ее Величество, направляющуюся из Сент-Джеймского дворца в Вестминстер. Королева восседала на носилках, поскольку из-за водянки и распухших вследствие этого ног не могла ходить. Ей было тридцать семь лет от роду, возраст небольшой для таких мучений, но она родила столько детей, и никого из них не было уже в живых, последним умер Дюк Глочестер, на которого она возлагала все свои надежды, а это не могло не сказаться на ней.
Принц Георг Датский, преданный ей муж, шествовал перед носилками, следом за архиепископом Кентерберийским. Их свита являла собой грандиозное зрелище: кавалеры Ордена Подвязки, главнокомандующие армии, служители церкви в черных капюшонах во главе с Верховным распорядителем Англии.
Королева выглядела спокойной и удивительно прекрасной, несмотря на свою полноту, что вообще-то наводит на мысль о недостатке физических упражнений и чревоугодии; на голове у нее сиял усеянный изумрудами золотой обруч, и это украшение очень шло ей.
У нас были свои места в монастыре, куда мы и последовали за процессией, прокладывая себе дорогу среди толпы.
Был напряженный момент, когда Томас Теннисон, архиепископ Кентерберийский, представил королеву собранию и вопросил:
— Господа, я имею честь представить вам королеву Анну, бесспорную королеву нашего государства. Готовы ли вы вручить ей свои владения и судьбы и послужить, когда наступит день?
Мне показалось, что после этих слов наступила долгая неловкая пауза, но скорей всего пауза эта — лишь плод моего воображения: я слишком много слышала о якобитах.
— Да благословит Бог королеву Анну! — прокатилось по рядам.
После этого архиепископу надлежало еще трижды повторить свой вопрос, и, поворотясь лицом попеременно к востоку, западу, северу и югу, он сделал это.
Самый волнующий момент был, когда хор затянул:
— Возрадуйся же новой королеве, о, Господь! Пусть счастлива будет она, согреваема заботой Твоею! Даруй же ей благословение свое и возложи на голову корону злата чистого!
Когда я услышала, как слились в едином порыве голоса поющих, только тогда окончательно поняла, Анна избрана на царство, и заокеанский король отныне не властен над этой землей.
Грустно, однако, было видеть, что королеве потребовалась помощь, дабы приблизиться к алтарю, но когда она заговорила, голос у нее был громкий и .чистый.
— Обещаешь ли ты употребить власть, данную тебе Господом, в согласии с заповедями Его и честно следуя Евангелию и протестантской вере, угодной закону?
— Обещаю! — молвила Анна твердо.
Этот ответ и хотели услышать от нее. Слишком свежа еще была в памяти людской участь ее отца, не пожелавшего принять протестантство и поплатившегося за это троном.
Вслед за тем началась церемония помазания в точном соответствии с древними обычаями. На пояс королеве повесили меч Святого Эдуарда, который она, подойдя к алтарю, должна была возложить. После этого ей были преподнесены шпоры, которые она также положила на алтарь рядом с мечом, а затем ей вручили кольцо и прочие атрибуты королевской власти.
Кольцо это, пояснил мне отец, называется Обручальным кольцом Англии, и на нем выгравировано изображение креста Святого Георгия. Когда надеваешь его на палец, то как бы само королевство вверяет тебе свою честь и достоинство, которые ты обязуешься защищать. «Это — как свадьба», — добавил отец.
Церемония целиком захватила меня, как и должно было случиться, и, когда королева заняла место в своем кресле, а настоятель Вестминстера принес корону, чтобы архиепископ Кентерберийский возложил ее на голову королевы, я с воодушевлением присоединилась ко всеобщему крику:
— Да хранит Господь королеву!
Здорово был слышать ружейный салют из бойниц монастыря и как ответил ему залп в Тауэре!
Затем я увидела, как придворные, ведомые супругом Анны, принцем Датским, засвидетельствовали новой королеве свою верность, опускаясь перед ней на колени и целуя ее в щеку.
Мы были приглашены и на обед, даваемый по случаю коронации. Мои родители сомневались, сможет ли присутствовать на нем Ее Величество, ведь церемония, должно быть, так утомила ее. Дед,
