— В зеркале! Но это невозможно. И что ты пытаешься доказать?
— Только то, что я видела твое мошенничество.
— Чепуха.
— Нет, не чепуха, и ты это знаешь. Ланс никогда не допустил бы этого.
— Ты уже сообщила ему свои ужасные обвинения?
— Еще нет.
— Еще нет! Но собираешься это сделать? Я колебалась, но увидев, как в ее глазах вспыхнула надежда, я убедилась, что она действительно виновна.
— Я не знаю, как мне поступить, — сказала я. — О, Эмма, как ты могла сделать подобное!
— У тебя нет доказательств, только твое слово против моего.
— Не думаешь ли ты, что Ланс скорее поверит тебе, чем своей жене?
— Нет… он поверит тебе, и тогда… Она тупо уставилась в пространство.
— Зачем ты это сделала?
— Но я не делала этого, не делала!
— Пожалуйста, не лги мне. Я видела все и ужасно огорчена.
Ее лицо внезапно дрогнуло, и она начала плакать. Это растрогало меня. Я всегда считала, что она женщина с характером, способная постоять за себя. Ее несчастный вид заставил меня пожалеть ее.
— Эмма, — продолжала я, — но почему? Зачем?
— Кажется, мне придется теперь уйти, — сказала она. — Ты расскажешь Лансу, и он прогонит меня. Он никогда бы не потерпел здесь обмана. Я не собиралась долго заниматься этим… только пока не поправлю дела. Ты не представляешь, что значит жить на милостыню. Я хотела работать… делать что-то для тебя и Жан-Луи. Я мечтала о нашей независимости. Я хотела .
— Но не таким образом, как вчера.
— Знаю. Но я увидела, что это возможно, и сделала это. Я откладывала деньги, Клариеса, копила для себя и Жан-Луи.
— Деньги, которые тебе не принадлежат.
— Они все — богачи. Для них это ничего не значит.
— Но это не причина поступать таким образом.
— Я знаю, что не права. Но я слаба и потому пошла на это. Я заслуживаю всего, что ждет меня. Лучше бы ты сразу рассказала обо всем Лансу, и я бы стала строить планы… хотя и не знаю, куда мне идти.
Я наблюдала за Эммой. На ее лице было написано очевидное отчаяние. Я представила, как она пожирает глазами свои выигрыши, называя их средством достижения независимости Она устремила на меня умоляющие глаза.
— Как чудесно было здесь. Ты была так добра… ты и Ланс. Но я понимаю, что должна уйти. Ты собираешься рассказать все Лансу, да?
— Он больше не позволит тебе играть, — сказала я.
— Я знаю. И найдет какой-нибудь предлог, чтобы отослать меня.
— Эмма, — медленно сказала я, — если я пообещаю не говорить ему, обещаешь ли ты никогда не жульничать?
Она схватила мои руки и крепко их сжала.
— О, конечно, обещаю! — воскликнула она. Я вышла из комнаты, чувствуя себя совершенно опустошенной. Мне казалось, что я нашла единственно возможный выход из этой ситуации.
Удача за карточным столом внезапно покинула Эмму.
— Так бывает, — сказал Ланс. — Вам фантастически везло, и вдруг… Везение кончилось, но оно вернется.
— Не думаю, что оно когда-нибудь вернется, — грустно сказала Эмма.
Я была удовлетворена. Она больше не жульничала.
Я много думала о ее судьбе и искала ей оправдание. Она переехала к нам из Франции в поисках отцовской родни и новой жизни; ее существование было полно неопределенности, и она мечтала об обеспеченности. Мне казалось, что она и замуж вышла ради этого (как можно было понять из некоторых ее слов), а потом последовали крах «Компании»и смерть мужа, и все было потеряно.
Эмма продолжала участвовать в игре, хотя и с меньшим рвением, чем раньше. Радость успеха сменялась у нее унынием при проигрыше. Я говорила ей, что нельзя так втягиваться в игру, но, к сожалению, в ней признаки той же лихорадки азарта, которая овладевала Лансом.
Она уже не могла остановиться.
САБРИНА
Быстро летели месяцы. Осенью я посетила Эндерби. Это был грустный визит, поскольку, едва увидев Дамарис, я поняла, что ее здоровье еще ухудшилось. Теперь она редко покидала кровать, и в этих случаях ее несли вниз, в гостиную, где она лежала на диване. Джереми всегда сам носил ее, и трагедия уже начинала сквозить в его взоре. Его нежность и преданность Дамарис были очень трогательны, но мне было ясно, что он все еще осуждает Сабрину.
Она прильнула ко мне, когда я приехала… новая Сабрина, растерявшая беззаботное веселье, столь присущее ее натуре. Она стала задумчивой и непокорной.
— Это чистое наказание, — сказала Нэнни Керлью, единственная, кто мог управиться с Сабриной.
Я была потрясена, ибо поняла, что трагедия на льду еще не завершилась.
Сначала Сабрина была очень рада видеть меня и просила остаться с ней навсегда. Когда я сказала, что должна вернуться домой, ведь Эндерби — вовсе не мой дом, она надулась и несколько дней избегала меня. И я убедилась, что заявление Нэнни Керлью о том, что Сабрина — сущее наказание, полностью соответствует истине.
Я много времени проводила с Дамарис. Она хотела, чтобы я была с ней рядом. Ее лицо очень похудело, и под глазами появились темные круги от боли, которую она испытывала.
Она никогда не говорила об этом, но к ней возвращалась немощность, которая мучила ее в молодости до того, как она побудила себя заботиться о Джереми и обо мне. Я знала, что она пытается напрячь силы, так как ее очень беспокоит Сабрина и в особенности ее отношения с отцом. Мне кажется, что она считала их обоих детьми, которые нуждаются в ее заботе и руководстве, но она была слишком больна, слишком страдала от боли и слишком устала, чтобы уделять им необходимое внимание.
Она не говорила о происшествии на льду и о будущем, но зато находила большую радость в беседах о прошлом, о ее путешествии в Париж. Мы как будто вновь переживали тот момент, когда Жанна вошла в подвал с подносом фиалок, ведя за собой Дамарис.
— С тех пор фиалки стали моими любимыми цветами, — сказала Дамарис.
Иногда в комнату заходил Джереми и сидел, молча наблюдая за ней. Она была для него всем. Она подняла его из Пучины Уныния, показала, что счастье — великое счастье — существует для него так же, как и для всех остальных.
Присцилла очень беспокоилась о дочери.
— Дамарис угасает, — говорила она. — Ей хуже, чем когда-либо. Тогда она была моложе. Этот последний выкидыш лишил ее всех сил. Боюсь, она больше не сможет бороться.
— У нее сильный характер, — ответила я, — Она будет бороться изо всех сил ради Джереми и Сабрины.
— Увы, — продолжала Присцилла, — он не может простить девочку. Каждый раз, смотря на нее, он думает, что это ее вина. И это отражается в его глазах.
— Бедная Сабрина!
— Она очень своенравна. Это вторая Карлотта. Ты обычно ладила с Сабриной, Кларисса, но теперь она, кажется, и с тобой воюет.
