Мама настояла на том, чтобы мы хорошенько пропарили ноги в ведре с горячим настоем целебных трав — что предохранило бы нас от простуды. Тем не менее я все-таки простудилась и вынуждена была некоторое время провести в постели.
У Феб уже подошло время родов. Она страшно располнела, и с середины сентября мы каждый день ждали рождения ребенка, но роды запаздывали.
Меня очень интересовал будущий младенец. Анжелет, конечно, тоже, но у меня были свои соображения. Мне хотелось, чтобы ребенок родился здоровеньким, и чтобы в свое время Феб смогла рассказать ему историю о том, как я привела ее в поместье, и чтобы он осознал, что обязан мне своим появлением на свет.
Сентябрь почти прошел. Каждое утро я озабоченно смотрела на Феб, которая становилась все толще и толще, но дитя никак не давало о себе знать.
Джинни заявила:
— Ох уж эта Феб! Все-то сроки она перепутала. Похоже, папаша слегка повредил ей мозги.
Наступил последний день сентября, а роды так и не начались. Утро было мрачным, в воздухе висел плотный туман, и я вдруг сказала Анжелет:
— Мне кажется, что ребенок родится сегодня.
Должно быть, — согласилась она, — роды и так запаздывают недели на три. Феб забеспокоилась.
— Я чувствую, что со мной произойдет что-то ужасное, госпожа Берсаба, — призналась она. — Как вам кажется, Господь не накажет меня за распутство?
— Нет, — резко ответила я. — Если он собирался наказывать людей за такие поступки, то ему следовало сотворить их по какому-то иному образу.
Феб испугалась. Я думаю, она решила, что на меня сию минуту обрушится гнев Господень и покарает за святотатство. Этого следовало ожидать, ведь она воспитывалась в семье Томаса Гаста.
Во второй половине дня пошел дождь. Большие тяжелые капли непрерывно били в окно. В четыре я заметила, что Феб выглядит нездоровой, и она призналась, что появились боли, поэтому я немедленно отправилась на конюшню и приказала одному из конюхов ехать к повитухе и немедленно доставить ее сюда. Она жила в небольшой деревушке в двух милях от нашего поместья.
Слуга выехал, а я вернулась к Феб. Заставив ее улечься в кровать, я встала у окна, ожидая прибытия повитухи.
Феб выглядела очень плохо, и я не знала, по какой причине: то ли от боли, то ли от страха, охватившего ее в самый ответственный момент. Семнадцать лет она выслушивала мрачное пророчества отца о возмездии, ожидающем нас за грехи, и не было ничего удивительного в том, что сейчас она ожидает самого худшего.
Я уговаривала Феб не бояться. Множество девушек бывали в таком же положении, и все завершилось удачно для них. Я была почти готова рассказать ей о собственном опыте, чтобы успокоить ее, но вовремя удержалась.
Когда во дворе раздался стук копыт, я стояла у окна и тут же бросилась к лестнице, решив, что конюх привез повитуху.
Конюх действительно вернулся, но один.
— Где же матушка Гэнтри? — спросила я.
— Она не может приехать, госпожа Берсаба.
— Как это не может? Ведь я специально послала тебя за ней!
— Я стучался в дверь, но никто мне не открыл. Тогда я закричал: «Тебя требуют в Тристан Прайори. Там рожает служанка».
— И что дальше?
— Она подошла к окну и покачала головой. Потом откинула занавеси и сказала: «Уезжай отсюда, а то пожалеешь». Ну, я и поехал, чтобы все вам рассказать, хозяйка.
— Ты дурак! — воскликнула я. — Она нам необходима. Как ты думаешь, я посылала бы тебя, если бы нам было наплевать, приедет она или нет? Седлай мою кобылу.
— Госпожа Берсаба…
— Седлай лошадь! — заорала я, и он, дрожа, повиновался.
— Госпожа Берсаба, — бормотал он, — уж лучше я еще раз…
Я прыгнула в седло и выехала за ворота. Дождь лил как из ведра. Я не была одета для верховой езды. Голова моя была непокрыта, и волосы прилипли к спине.
Я уже предвидела ореол славы, окружающей мой поступок. Это я спасла Феб от ее отца; это я спасла Карлотту от толпы фанатиков, хотя до этого сделала все, чтобы предать ее в их руки; и теперь я продолжала играть свою героическую роль. Я собиралась в последний момент доставить повитуху, которую дурень-конюх не смог уговорить приехать, поскольку она устала или была слишком ленива, чтобы трогаться с места ради какой-то служанки.
Я подъехала к домику и забарабанила в дверь. В ответ послышался слабый голос, и я, откинув щеколду, вошла внутрь.
— Миссис Гэнтри… — начала я.
Она лежала в кресле, и только подойдя вплотную и встряхнув ее, я заметила, что у нее огненно- красное лицо и остекленевшие глаза.
— Убирайся! — простонала она, — не подходи ко мне. Отойди подальше, говорю тебе.
— Миссис Гэнтри, сейчас начнутся роды…
— Уходи отсюда, — закричала матушка Гэнтри, — я больна оспой.
Я поняла, почему она не открыла дверь конюху, и осознала, что, войдя в дом, подвергла себя смертельной опасности.
Я вышла из дома и села в седло.
Обратная дорога в поместье показалась мне очень долгой. В конюшне конюхи уставились на меня. Мокрая и уставшая, я поднялась наверх, в комнату Феб. В дверях стояла мама.
— Куда ты отлучалась, Берсаба?
— Я ездила за матушкой Гэнтри. Она не сможет приехать… она больна… говорит, что это оспа.
— Ты с ней виделась?
— Да. Я вошла в хижину и хотела забрать ее с собой.
— Ах, дитя мое, — вздохнула мать, — ты должна немедленно снять с себя всю одежду.
— Что с ребенком Феб?
— Он родился… мертвым.
Я пристально посмотрела на мать, которая сейчас думала только обо мне.
— А Феб?
— Ей очень плохо, но она, Бог даст, выкарабкается. Я хочу, чтобы ты немедленно переоделась. Пойдем.
Она повела меня за собой.
Я чувствовала себя слабой, разбитой, опустошенной.
Часть третья. АНЖЕЛЕТ
ГАЛЕРЕЯ СОБОРА СВЯТОГО ПАВЛА
В дороге мне было грустно — ведь я впервые в жизни рассталась с Берсабой. Кроме того, я постоянно ощущала беспокойство, потому что в нашей жизни наступил поворотный пункт, и я
