Рвите бутоны, пока стоит май,
Время от нас улетает,
И то, что сегодня цветет, — так и знай, —
Завтра уже умирает,
Я понимала, на что она обращает мое внимание.
Дикон все время был со мной, но вел себя умно. Он не уговаривал меня остаться. Он хотел, чтобы на меня воздействовал своей магией Эверсли.
На меня, конечно, действовали эти мирные пейзажи. Сам воздух, казалось, был пронизан покоем, и я хорошо чувствовала разницу между обстановкой здесь и там — в стране, которую отделяла от нас всего лишь полоска воды. Когда я глядела на эти волны, лизавшие берег, — иногда серые и злые, иногда голубые, мягко шелестящие, — я размышляла о разнице между этой мирной, счастливой жизнью и той, напряженной и полной мрачных предчувствий.
По вечерам в спальне наедине с собой я сознавалась, что хочу остаться здесь, хочу жить здесь. Здесь мой дом, здесь моя страна. Здесь Дикон. Если говорить откровенно, мне нужен Дикон.
Сабрина была бдительной. Для нее Дикон — свет в окошке. Она не видела в нем недостатков и считала совершенством. Хотя, казалось бы, уж она-то должна была знать, что он собой представляет. Возможно, она отказывалась видеть это только потому, что не хотела этого видеть? Все свои действия она выстраивала в соответствии с его предполагаемым совершенством. При появлении Дикона менялось даже выражение ее лица: глаза постоянно следили за ним, губы складывались в мягкую одобрительную улыбку. Однажды я сказала Дикону:
— Никто не имеет права на такое обожание, которым окружает тебя мать. Оно попахивает безбожием. Оно святотатственно. Я всерьез считаю, что она верит в то, что ты превыше самого Господа.
Дикон, как всегда, соотнес мое высказывание со своими планами, сказав мне:
— Для того чтобы я стал в ее глазах полным совершенством, мне недостает только одного.
— Чепуха, — возразила я. — Тебе всего хватает. Ты и так совершенство.
— Ты не права. Она хочет, чтобы я был счастлив в браке, и, по мнению Сабрины, никто, кроме тебя, на роль моей жены не годится.
— Бог совершенен… всемогущ и всеведущ… и именно так ты и выглядишь в глазах Сабрины. Ей совершенно неважно, на ком ты женишься, главное, чтобы этот выбор сделал ты, и тогда он будет воспринят Сабриной как единственно возможный.
— Это не совсем так. Моей женой должна быть ты, поскольку она знает, что мне нужна только ты. Поэтому и ей нужна только ты. Дай же исполниться ее мечте. Она женщина, которая любит, когда все в порядке, все застегнуто до последней пуговицы. Она вышла замуж за того человека, которого выбрала для нее твоя бабушка Кларисса, и хотя считала свой брак идеальным, — видишь, она мастерица создавать идеалы, — всегда беспокоилась, словно отняла его у Клариссы. Теперь, если внучка Клариссы выйдет замуж за сына того самого Дикона, которого любили и Кларисса, и Сабрина, все будет в порядке, все пуговицы застегнутся, не так ли? Все смогут сказать» аминь»и жить счастливо. Я рассмеялась.
— Возможно, за исключением тех двоих, от которых зависит все.
— Они-то будут самыми счастливыми. Ты уже начинаешь сознавать это, Лотти, а я всегда это знал.
— О да, я помню. Ты всегда был всеведущим. Скоро я должна буду вернуться к отцу.
— Мы перевезем его сюда. Уверяю тебя, очень скоро люди его положения будут готовы на все, лишь бы иметь возможность убежать от грядущей бури.
Это был единственный раз, когда он заговорил о возможности нашего брака. Он предпочитал, чтобы остальное сделал за него Эверсли, и с каждым днем мне все больше и больше хотелось сдаться.
Однажды вечером, когда я уже собиралась лечь, в дверь постучали и вошла Сабрина.
— Я боялась, что ты уже уснула, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты взглянула на это.
— Что это?
— Дневник.
— О, старый дневник? Один из наших семейных?
— Нет, ты же знаешь, что семейные дневники велись в толстых журналах, а это тоненькая тетрадка. После смерти Гризельды мы нашли его в комнате Изабел. Он завалился за стол, иначе, я уверена, Гризельда не позволила бы ему попасть в наши руки.
— Дневник! Я всегда считала, что читать чужие дневники — то же, что подглядывать в замочную скважину.
— Я тоже так думаю. Но дневник Изабел я прочитала. Я чувствовала, что это необходимо, и уверена, что ты согласишься со мной, прочитав его.
— Почему я?
Она положила тетрадку на столик возле моей кровати, и мне тут же захотелось взять ее в руки.
Потому что у тебя, возможно, сложились некоторые не правильные представления. Здесь написана правда. Это должно быть правдой, потому что дневник писала сама Изабел.
— А Дикон видел его?
— Нет. Я не сочла нужным показывать ему. А вот близнецам я дала его прочитать. Гризельда питала особую склонность к Джонатану. Он часто навещал ее.
— Да, я помню.
— Она вбила себе в голову безумную мысль, что причиной смерти Изабел был Дэвид. Полагаю, рождение второго близнеца действительно ее ослабило, но Гризельда — старая дура — возлагала за это прямую вину на Дэвида. Это ясно показывает, насколько она выжила из ума.
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду.
— Прочитай его, — сказал она, — я думаю, это принесет тебе немалую пользу.
Поцеловав меня, она вышла.
Я все еще колебалась, стоит ли читать дневник. В дневниках содержатся мысли, не предназначенные для чужих глаз. Возможно, там описаны ее встречи с Диконом, начало их совместной жизни. Поскольку я сама испытывала к Дикону сильные чувства, мне казалось неприятным подглядывать в замочную скважину.
Тем не менее я легла, зажгла еще одну свечу, открыла тетрадь и начала читать.
Чтение захватило меня с самого начала. Я ясно видела Изабел, тихую, застенчивую дочь могущественного человека, который любил ее и желал всего наилучшего, однако не понимал, что именно является для нее наилучшим.
В тексте постоянно упоминалась Гризельда. Ее имя появлялось на каждой странице. Попадались мелкие, очень личные детали: «Вчера вечером Гризельда накрутила мне волосы на папильотки. Оказывается, в них неудобно спать, но Гризельда говорит, что необходимо потерпеть, чтобы на следующий день у меня были локоны». «Гризельда подобрала к моему белому платью голубую кружевную косынку. Прелестную». Встречались описания балов, на которых она присутствовала. Она писала об отвращении к ним, вызванном ее болезненной застенчивостью. Продолжая читать, я добралась до первого упоминания о Диконе.
«Сегодня я познакомилась с самым красивым молодым человеком за всю мою жизнь. Он приехал в Лондон из провинции, где, по словам моего отца, у него большие владения. Он пригласил меня на танец, и я танцевала с ним… довольно неуклюже. Он сказал, что и сам неважный танцор, так что совершенно не заметил никаких ошибок с моей стороны. Он много говорил со мной — весело и остроумно. Думаю, мне не удалось блеснуть тем же. Мой отец доволен этим знакомством.
Вчера отец вызвал меня, и я поняла, что он хочет сказать мне нечто очень серьезное, поскольку назвал меня» дочь «.» Дочь, — сказал он, — у меня просят твоей руки «. Отец сообщил, что им является Ричард Френшоу — тот самый восхитительный мужчина, который танцевал со мной. Просто не знаю, что об этом и думать. Я почти в панике, хотя, конечно, женихом мог бы оказаться этот ужасный старик — лорд Стендинг. А вместо этого появился чудесный, красивый жених.» Однако, — сказала я Гризельде, — лорда Стендинга не заботило бы, что я недостаточно умна, что мои волосы не завиваются в локоны, если не держать их всю ночь на папильотках, что, танцуя, я спотыкаюсь и что я застенчива «. Гризельда возразила,
