давишь на них, пока они не сморщиваются в ничто, особенно те люди, которых ты любишь.
– Я никогда никого не использовал, – сказал я искренне.
Но дон Хуан утверждал, что я это делал и поэтому я могу теперь тупо утверждать, что я устал от людей, и они мне надоели.
– Быть недоступным означает, что ты намеренно избегаешь того, чтобы утомлять себя и других, – продолжал он. – это означает, что ты не голоден и не в отчаянии, как тот несчастный выродок, который чувствует, что он уже больше никогда не будет есть и поэтому пожирает всю пищу, которую только может, пять куропаток.
Дон Хуан определенно бил меня ниже пояса. Я засмеялся, и это, казалось, доставило ему удовольствие. Он слегка коснулся моей спины.
– Охотник знает, что он заманит дичь в свои ловушки еще и еще, поэтому он не тревожится. Тревожиться, значит становиться доступным, безрассудно доступным. И как только ты начинаешь тревожиться, ты в отчаянии цепляешься за что-нибудь. А как только ты за что-нибудь уцепился, то ты уже обязан устать или утопить того или то, за что ты цепляешься.
Я рассказал ему, что в моей повседневной жизни совершенно невозможно быть недоступным. Я доказывал, что для того, чтобы функционировать, я должен быть в пределах досягаемости всякого, у кого есть ко мне дело.
– Я уже говорил тебе, что быть недоступным не означает прятаться или быть секретным, – сказал он спокойно. – точно так же это не означает, что ты не можешь иметь дела с людьми. Охотник пользуется своим миром с осторожностью и с нежностью, вне зависимости от того, будь это мир вещей, растений, животных, людей или силы. Охотник интимно обращается со своим миром, и все же он недоступен для этого самого мира.
– Это противоречиво, – сказал я. – он не может быть недоступен, если он там, в своем мире, час за часом, день за днем.
– Ты не понял, – сказал дон Хуан терпеливо. – он недоступен, потому что он не выжимает свои мир из его формы. Он касается его слегка, остается там столько, сколько ему нужно и затем быстро уходит, не оставляя следов.
8. Ломка распорядка жизни
Воскресенье, 16 июля 1961 года.
Все утро мы провели, наблюдая за грызунами, которые были похожи на жирных белок. Дон Хуан называл их водяными крысами. Он указал, что они очень быстры, когда убегают от опасности. Но после того, как они спасутся от хищника, они имеют ужасную привычку остановиться или даже забраться на камень. Подняться на задние ноги, осмотреться и начать чиститься.
– У них очень хорошие глаза, – сказал дон Хуан. – ты должен двигаться только тогда, когда они бегут, поэтому ты должен научиться предугадывать, когда и где они остановятся так, чтобы ты мог остановиться в то же самое время.
Я был погружен в наблюдение за ними и имел то, что охотники называют полевым днем, так много я выследил. И, наконец, я мог предсказывать их движения почти каждый раз. Затем дон Хуан показал мне, как делать ловушки для того, чтобы ловить их. Он объяснил, что охотнику нужно время для того, чтобы понаблюдать за тем, как они едят или за местами их гнездований для того, чтобы определить, где расставить свои ловушки. Затем он должен расставить их ночью и все, что ему останется сделать на следующий день, так это вспугнуть их так, чтобы они помчались в его ловчие приспособления.
Мы собрали разные палочки и приступили к постройке охотничьих ловушек. Я уже почти закончил свою и возбужденно думал над тем, будет ли она работать.
Когда внезапно дон Хуан остановился и взглянул на свое левое запястье, как если бы смотря на часы, которых у него никогда не было, и сказал, что, согласно его хронометру, уже время лэнча. Я держал длинную палку, которую старался согнуть в кольцо. Автоматически я положил ее вместе с остальными охотничьими принадлежностями.
Дон Хуан взглянул на меня с выражением любопытства. Затем он издал звук завывающей фабричной сирены, призывающей на обед. Я засмеялся. Звук его сирены был совершенен. Я подошел к нему и заметил, что он смотрит на меня. Он покачал головой с боку на бок.
– Будь я проклят, сказал он.
– Что такое? – спросил я.
Он опять издал долгий воющий звук фабричной сирены.
– Лэнч кончился, – сказал он. – иди назад работать.
На секунду я почувствовал смущение, но затем подумал, что он шутит, наверное потому, что у нас и в самом деле нечего было есть. Я так увлекся грызунами, что позабыл, что у нас нет никакой провизии. Я снова поднял палку и попытался согнуть ее. Через секунду дон Хуан опять продудел свою «сирену».
– Время идти домой, – сказал он. Он посмотрел на свои воображаемые часы, затем взглянул на меня и подмигнул.
– Уже пять часов, – сказал он тоном человека, выдающего секрет. Я подумал, что он внезапно стал сыт охотой и решил оставить все дело. Я просто положил все на землю и стал готовиться уходить. Я не смотрел на него. Я считал, что он тоже собирает свое имущество. Когда я был готов, я увидел, что он сидит, скрестив ноги в нескольких футах от меня.
– Я готов, – сказал я. – мы можем идти в любое время.
Он встал и взобрался на скалу. Он стоял там в полутора-двух метрах над землей и глядя на меня. Приложив руку ко рту, он издал очень длинный и пронизывающий звук. Это как бы была усиленная фабричная сирена. Он повернулся вокруг себя, издавая завывающий звук.
– Что ты делаешь, дон Хуан? – спросил я.
Он сказал, что он дает сигнал всему миру идти домой. Я был совершенно ошеломлен. Я не мог понять, шутит он или нет, или он просто так трепет языком. Я внимательно следил за ним и пытался связать то, что он делает с чем-нибудь, что он сказал ранее. Мы почти не говорили все это утро, и я не мог вспомнить что-либо важное.
Дон Хуан все еще стоял на скале. Он взглянул на меня, улыбнулся и опять подмигнул. Внезапно я встревожился. Дон Хуан приложил руки ко рту и издал еще один сиреноподобный звук.
Он сказал, что уже восемь часов утра и что мне нужно собирать опять свое приспособление, потому что впереди у нас целый день.
К этому времени я был в полном замешательстве. За какие-то минуты мой страх вырос до непреодолимого желания удрать со сцены. Я думал, что дон Хуан сошел с ума. Я уже готов был бежать, когда он соскользнул с камня и подошел ко мне, улыбаясь.
Ты думаешь, я сошел с ума, да? – спросил он.
Я сказал ему, что он испугал меня до потери сознания своим неожиданным поведением.
Он сказал, что мы постоянны. Я не понял, что он имел в виду. Я глубоко был погружен в мысли о том, что его поступки кажутся совершенно безумными. Он объяснил, что намеренно старался испугать меня до потери сознания тяжестью своего неожиданного поведения, потому что он сам готов на стену лезть из- за тяжести моего неожиданного поведения. Он сказал, что мой распорядок настолько же безумен, насколько его дудение сиреной.
Я был шокирован и стал утверждать, что я на самом деле не имею никакого распорядка. Я рассказал ему, что практически считаю свою жизнь сплошной кашей из-за отсутствия здорового распорядка.
Дон Хуан засмеялся и сделал мне жест сесть рядом с ним. вся ситуация опять волшебно переменилась. Мой страх испарился, как только он начал говорить.
– Что это за мой распорядок? – спросил я.
– Все, что ты делаешь, это распорядок.
– Но разве мы не все такие же?
