Бессмертные

Только без либеральных завихрений.

— Но написать надо побыстрее.

— Что ж, пусть поторопится, — решительно заключил Джо с уверенностью человека, который привык покупать писателей и требовать, чтобы они писали то, что угодно ему, не спрашивая их мнения. Его друг Джек Уорнер однажды сказал про сценаристов: “Писатели — продажные сволочи, и цена им — десять центов за десяток”. Джо придерживался того же мнения.

— Я все устрою, — пообещал я.

— Хорошо. Джеку пока не говори об этом. — Теперь, когда у нас был план действий, он несколько успокоился. — Я слышал, его в больнице навестила Мэрилин Монро. Она переоделась медсестрой! — Он расхохотался.

Я ничего не знал об этом и встревожился.

— О Боже, зачем же так рисковать?

Но Джо презрительно фыркнул. Когда дело касалось женщин, Кеннеди не думали об опасности, и Джо гордился этим.

— Будет тебе, Дэйвид, — сказал он. — Пусть развлекается. — Он помолчал. — Ему это не повредит.

7

— Что ж, снимаю перед ней шляпу. Она вернула Джека к жизни быстрее, чем все мы, вместе взятые.

Мы только что позавтракали — сам посол, Бобби и я — и сидели возле бассейна в доме Кеннеди в Палм-Бич. Бобби уже успел искупаться в океане, и мокрые плавки висели на нем мешком, волосы спутались и стояли торчком. Джо по утрам играл в гольф и поэтому был одет в белые брюки гольф, несколько удлиненные, какие носили еще до войны, клетчатые шерстяные носки и кашемировый свитер. Нам с Бобби не очень хотелось принимать участие в “заседании по выработке стратегии” — так Джо называл утренние беседы со своими друзьями и сыновьями, во время которых он только и делал, что брюзжал на весь белый свет, — но в данном случае мы не могли избежать этого. Джека уже выписали из больницы, и Джо попросил меня приехать, чтобы обсудить его будущее.

— Да, Мэрилин вернула ему интерес к жизни, это точно, — сказал Бобби. — Но согласись, он еще очень слаб.

— Не соглашусь, Бобби. Джека уже поставили на ноги.

— На костыли, — возразил Бобби. Он всегда был реалистом. — И, возможно, он всю жизнь будет ходить на костылях.

— Но он жив. Его выписали из больницы. Если потребуется еще одна операция, значит, ему придется снова лечь в больницу.

— Не знаю, сможет ли он вынести еще одну операцию.

— Он — мой сын. Он вынесет, если нельзя иначе. Он выздоровеет, Бобби. Я не желаю слышать эту упадочническую болтовню в моем доме. Ни от тебя, ни от кого другого. А ты что скажешь, Дэйвид?

— Я считаю, что попытка соединить две операции в одну была ошибкой, — ответил я. — Врачи тоже так считали. Они поддались на уговоры Джека, и вы тоже. В следующий раз не позволяйте ему принимать решения за врачей.

Джо снисходительно хмыкнул.

— Джек способен очаровать кого угодно, к нему неравнодушны даже птицы в небе. Он очаровал врачей, как же иначе, и медсестер тоже. — Он озорно улыбнулся. — А также и Мэрилин Монро.

— Да, наверное. — Чем больше я слышал о ее визите в больницу к Джеку, тем больший ужас я испытывал: ведь это могло окончиться громким скандалом в прессе. Мы с Бобби поспорили из-за этого, но он упорно не хотел признать, что был не прав, пригласив Мэрилин. Он никогда не сомневался в правильности своих действий и поступков, даже если ему требовалось перевернуть все факты с ног на голову, чтобы доказать свою правоту.

— Говорят, она выходит замуж за этого жидовского писателя? — сказал Джо. — К тому же он “красный”?

Мы с Бобби обменялись взглядами. Бобби испытывал благоговейный страх перед отцом и никогда не спорил с ним о подобных вещах, хотя терпеть не мог таких выражений. Поскольку среди присутствующих я был единственный “жид”, полагаю, мне надлежало бы возразить ему, но я уже давно смирился с тем, что такие выражения — неотъемлемая часть словарного запаса посла Джо Кеннеди. Однажды в споре с кем-то он назвал кардинала Лии, своего старого друга из Бостона, “глупым ирландишкой с замашками мещанина”, а Берни Баруха — “послом Рузвельта к старейшинам Сиона”.

Я не принимал это на свой счет. Джо Кеннеди принадлежал к поколению тех американцев, которые без смущения называют еврея жидом, негра — черномазым, ирландца — ирландишкой (и в данном случае это доказывало, что Джо не вкладывал в эти слова пренебрежительный смысл). Я же был из тех американских евреев, которым было известно высказывание Отто Кана: “Пока еврей с вами в комнате, он — еврей; как только он ушел, он — жид”. Поэтому, в отличие от Бобби, который, сидя в шезлонге, буквально кипел от бессильного гнева, я спокойно реагировал на подобные высказывания Джо.

Я догадывался, что посол выразился так специально, чтобы отомстить Бобби за его неверие в выздоровление Джека; он всегда так обращался со своими детьми. Только в отношении Джека он не позволял себе подобных выходок: Джек должен был баллотироваться в президенты, и, по мнению Джо, его нужно было ограждать от устаревших предрассудков даже в семейном кругу. Джек был свободен от многих предрассудков. Он принимал людей такими, какие они есть, ценил в них красоту, талант, ум; цвет кожи не имел для него никакого значения.

— Не понимаю, почему она хочет выйти замуж за такого человека, — продолжал Джо, все больше воодушевляясь. Думаю, в Миллере Старика прежде всего раздражало не то, что он еврей, а то, что он “красный”.

— Может быть, она любит его, — заметил Бобби.

— Она любит Джека, — оборвал его Джо. — Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление.

Некоторое время мы сидели молча. Джо размышлял над человеческими слабостями — насколько мне известно, он мог анализировать свои поступки только в такой форме. Бобби молча пережевывал свое недовольство. Джо посмотрел на часы.

— Где шляется Джек? — спросил он.

— Он, наверное, плохо спал ночью, — ответил Бобби.

— О Боже, уже почти половина десятого! — Сам посол вставал рано и требовал, чтобы никто не опаздывал к завтраку. С этой целью он приказал повесить в каждой комнате своего дома электрические часы, которые показывали бы одно и то же время с точностью до секунды, — чтобы никто не смел объяснить свое опоздание, ссылаясь на часы.

Бобби покачал головой. Он не часто осмеливался перечить отцу, но, когда речь заходила о Джеке, он бросался защищать его, как свирепый, но преданный пес.

— Пусть поспит, — спокойно произнес он.

— Твоя мягкость только вредит Джеку, Бобби. Он не поправится, если будет постоянно жалеть себя.

— Ему нужно время, чтобы поправиться. И время у него есть. До начала серьезной схватки еще целый год.

— Я уже говорил тебе, Бобби. На выборах пятьдесят шестого года Джек баллотироваться не будет.

— Я знаю, — нетерпеливо возразил Бобби. — Но на съезде партии он должен иметь поддержку хотя бы делегации Массачусетса, иначе его будут воспринимать как дилетанта. Ты знаешь, как называют его люди вроде Маккормака? “Сенатор-повеса”, ты только представь!