молодежь не могла вспомнить, кто это такой, кто-нибудь говорил — это очень известный поэт и писатель; и все кивали. Так росла его слава.
Неверников сразу невзлюбил Павлуху. А Павлуха не любил, когда его не любят. Слух об этом просочился в уши Неверникова. А Неверников не любил, когда не любят тот факт, что он кого-нибудь не любит. Так между ними возникла вражда.
Однажды Павлуха написал рассказ, который заканчивался словами: «… И жили они долго и счастливо и умерли в один день от дизентерии». Этот рассказ напечатали в журнале, и главный редактор Иван Рождество сказал, что рассказ смелый, хотя и не очень хороший. Павлуха понял было, что живет не зря, но тут откуда-то встал Неверников и сказал, что рассказ совсем не смелый, а трусливый, потому что это бегство от действительности, в которой на самом деле все хорошо. В действительности везде растут цветочки и над ними летают бабочки, а Павлуха — плохой писатель, потому что ему недосуг писать про бабочек. Иван Рождество вступился было за Павлуху, но Павлуха заплакал, и ушел домой.
Он укусил Неверникова за руку и наслаждался его мукой, пока не понял, что это сон. Тогда он стал играть с Неверниковым в шахматы в уме, и до утра успел выиграть три партии, но заснул, а наутро узнал, что Неверников на неделю уехал в Череповец.
Когда Павлуха слышал название этого города, ему всегда приходила в голову вызывающая и обидная фраза: «Всему настал Череповец».
Иногда звонил Андрюха и звал его гулять, но Павлуха долго еще боялся выходить из дому. Он боялся встретить Ивана Рождество или Неверникова (это ему напомнило бы о том, что он живет зря).
Однажды Андрюха уговорил его поехать к морю.
Купаться любил один только Андрюха. Впрочем, в этом море никто и не купался. Когда-то давно у берега хотели строить ресторан «Волна», и для этих целей забили в дно бетонные сваи и накидали ржавой арматуры. Нырять и плавать здесь мог только безнадежный оптимист, который решил свести счеты с жизнью.
Они стали сидеть на берегу. Андрюха ел фисташки и подбадривал Павлуху.
Вдруг из-за мыса показалась яхта. За штурвалом стояла прекрасная девушка. Ее нежные груди прикрывал неброский купальник а 1а «поймай меня, альбатрос». Волосы сплелись в бесконечной игре солнечных лучей и соленого ветра и случайным образом пересекались между собой в неразрешимой геометрической задаче. Взгляд девушки выражал то же, что и солнечные зайчики на уголках ее губ.
— Привет, ребята! — жизнелюбиво закричала она. — Меня зовут Аленка. Вы меня любите?
— Мне наплевать, — отвернулся Павлуха. — Я слишком скромный для этого. И мрачный.
— А я — люблю, — пошутил Андрюха.
— Тогда — купаться! — радостно завизжала Аленка. — Кто со мной?
— Пока нам доставит удовольствие посмотреть на твою стройную фигуру в воде, — галантно сказал Андрюха.
Девушка подмигнула и смахнула с себя купальник. Расхохоталась и крикнула:
— Если я утону, яхту завещаю вам!
И она бултыхнулась с кормы. Так у Андрюхи и Павлухи появилась яхта.
И они поплыли на яхте в путешествие. Андрюха стал капитаном, потому что не боялся морской болезни. Правда, она его не миновала, как и Павлуху, но он ее не боялся. Когда его оставляли силы, он вцеплялся в штурвал; его тошнило, но он говорил: «Я не боюсь!»
На штурвале чья-то беспокойная рука написала — «секс». Это тоже немного отвлекало Андрюху от морской болезни.
Павлуха был впередсмотрящим, он хотел увидеть какой-нибудь остров и все время репетировал радостный возглас: «Земля!»
И вот они высадились на остров и пошли по каменистой тропинке, уводящей куда-то вверх.
— Смотри, камень, — сказал Павлуха.
На камне они прочитали:
«Налево пойдешь — с обрыва упадешь, направо пойдешь — просто попадешь, а прямо пойдешь — смысл потеряешь».
— Направо не пойдем, — решили друзья. — Бывали. Надо разделиться. Андрюха пойдет прямо, а Павлуха повернет назад, к яхте.
Так они и сделали.
Когда Павлуха вернулся к яхте, он увидел, что ее нет, только на горизонте белел одинокий парус. Тогда он понял, что яхту у них увели и путешествие окончено. И он, плача, уехал в Санкт-Петербург, совершенно забыв об Андрюхе, который к тому времени потерял смысл, как и было обещано.
Что же случилось с Андрюхой?
Едва он сделал несколько шагов по дороге, где-то грянул хор. Андрюха замычал и стукнул себя по голове. Заметались туманные клочья, замельтешили тени чьих-то полотен и лифчиков, в том числе Аленкиных, упало на глаза кружево бессмысленно прожитых кем-то лет. Потом стало темно.
Андрюха проморгался. Он стоял в углу просторной комнаты. Была ночь, неприятно холодило от окна, где-то далеко били куранты.
Съежившись, за столом сидел президент. Он плакал; и он трогал рукавом глаза и умело сжимал кулак, словно грозился отомстить далеким и невидимым врагам. За дверью было тихо, но вдруг президент вскинулся; его голова опасливо поворачивалась на сухой шее. Но никто не вошел и не постучал, президент задумчиво посмотрел вниз, под ноги ему падал дрожащий свет настольной лампы. Лукаво поблескивало донышко коньячной бутылки карего стекла.
Андрюху президент, кажется, заметил, но посмотрел на него мельком, лишь на секунду в глазах метнулось какое-то странное уважение.
Андрюха перестал чувствовать сквозняк. Он увидел на столе перед президентом кнопку, на которой было написано «Пуск». Куранты замолчали, где-то неподалеку шла реклама, кто-то засмеялся, потом затих.
— Сволочи, — шептал президент, кроша сигареты. — Вот вам ваши права человека! Вот вам единая Европа! Да здравствует Великодержавия!
Рука его бросалась к кнопке, и сам он с трепетом следил за ней, словно она была чужая. Кто-то постучал, и, кажется, президент сбросил с себя минутное иго государственной ответственности. Отдернул руку от стола.
— Господин президент! — услышал Андрюха. — Ложитесь. Завтра тяжелый день. Мы вылетаем в шесть.
— Напомните, куда? — резко спросил президент. По лицу его было видно, что, несмотря на усталость, он не бросит дела в столь судьбоносный для страны момент.
Из-за двери послышалось:
— В С***… на горных лыжах… мэр встретит… потом на море… дача… яхта…
Яхта — это была последняя мысль сомлевшего Андрюхи.
«Моя яхта… У Павлухи ее, наверно, украли… Она стоит где-то у солнечных островов, шоколадные дети ныряют с нее на прозрачную глубину и гладят шелковых медуз… Между кораллами суетятся рыбки, словно бантики в детском саду в конце мая… Мама придет, и девчонки будут махать мне вслед, пока мы идем к остановке… Я хочу вернуться, — вдруг с болью понял Андрюха. — Вернуться на белоснежной яхте, чтобы Аленка простила меня…»
Когда наутро Андрюха очнулся от поисков пути назад, в комнате было светло. Снова били куранты. И Андрюха увидел, что стал государственным флагом. Над Столицей плыла переменная облачность. В окно глядело перламутровое небо. Андрюха заплакал и моментально намок.
А в Санкт-Петербурге стояла пронзительная синева, словно его окунули в аквариум с золотыми рыбками. Нева звенела осколками зеркала, на мостах ревел атмосферный фронт. Павлуха косил километры в своих старых полуботинках, он шел подпрыгивающей походкой, и мысли его рассыпались, как в калейдоскопе.
Он видел грязных писателей и потных художников, которые жили даром и ушли красиво, ему кланялись воображаемые идиоты и подростки и с ними Иван Денисович, который шел колесом по
