замерзания, и знающий в этом толк покупатель не пожалеет за такую бактерию и пяти миллиардов долларов.
Это и породило еще одну сторону промышленного шпионажа, новую и весьма своеобразную. А Доджсон в этом деле был большим специалистом. В 1987 году, например, он уговорил одну женщину- генетика, считавшую себя недооцененной в компании «Сетус», перейти к ним в «Биосин», прихватив с собой пять штаммов выработанной там бактерии. Эта женщина попросту нанесла по капле на ногти одной руки и вышла из здания компании.
Но с «Ин-Джин» все было сложнее. Доджсону нужны были уже не бактериальная ДНК; он хотел получить замороженные эмбрионы, охрана которых, как он знал, осуществлялась самым тщательным образом. Чтобы получить их, ему нужен был сотрудник компании, имеющий доступ к эмбрионам, который бы пожелал их выкрасть, преодолев все препоны. Найти такого человека было нелегко.
И все-таки в январе Доджсону удалось выявить подходящего сотрудника «Ин-Джин». Хотя этот человек не имел непосредственного доступа к генетическому материалу, Доджсон не упускал его из виду и встречался с ним раз в месяц в баре «У Карлоса и Чарли» в Силиконовой Долине, снабжая его небольшими суммами. И сейчас наступил тот момент, которого Доджсон так долго ждал: «Ин-Джин» приглашала на свой остров консультантов и подрядчиков, а это означало, что можно будет получить доступ к эмбрионам.
— Ближе к делу, — сказал человек. — У меня десять минут до вылета.
— Вы хотите, чтобы я напомнил вам порядок ваших действий? — спросил Доджсон.
— К черту мои действия, мистер Доджсон, — ответил человек, — Покажите мне эти вонючие деньги.
Доджсон отстегнул замки кейса и приоткрыл его. Человек скользнул взглядом по содержимому:
— Это все?
— Здесь половина. Семьсот пятьдесят тысяч долларов.
— Ну что же, прекрасно. — Человек отвернулся и допил свой кофе. — Нормально, мистер Доджсон. Доджсон быстро закрыл кейс.
— Надеюсь, вы помните, что это за все пятнадцать экземпляров.
— Помню. Пятнадцать замороженных эмбрионов. А как я их буду переправлять?
Доджсон протянул ему аэрозольный баллон с пенкой для бритья «Жиллетт».
— В нем?
— Да.
— А если мой багаж проверят? Доджсон пожал плечами:
— Надавите на клапан.
Человек нажал, и на руке его появилась белая пенка.
— Неплохо. — Он вытер руку о край тарелки. — Неплохо.
— Просто этот баллон немного тяжелее обычного. Техники Доджсона монтировали его двое суток без перерыва. Доджсон быстро показал, как с ним обращаться.
— Сколько в нем охлаждающего газа?
— Хватит на тридцать шесть часов. К этому времени эмбрионы должны быть в Сан-Хосе.
— А это уж забота вашего парня на катере, — сказал человек. — Лучше позаботьтесь о том, чтобы у него на борту оказался переносной холодильник.
— Обязательно, — ответил Доджсон.
— Вернемся к нашим условиям...
— Все остается в силе, — сказал Доджсон. — Пятьдесят тысяч за доставку каждого эмбриона. А если они окажутся жизнеспособными, то еще по пятьдесят за каждого.
— Отлично. Только чтобы катер обязательно ждал в пятницу вечером у восточного порта острова. Не у северного, куда причаливают большие транспортные суда, а у восточного порта. Это такой маленький вспомогательный причал. Вы поняли?
— Понял, — сказал Доджсон. — Когда вы вернетесь в Сан-Хосе?
— Наверное, в воскресенье. — Человек отошел от стойки.
Доджсон вдруг почувствовал беспокойство:
— А вы точно знаете, что будете делать с...
— Знаю, — ответил человек, — можете быть спокойны, знаю.
— Кроме того, — сказал Доджсон, — мы полагаем, что остров поддерживает постоянную радиосвязь с дирекцией корпорации «Ин-Джин» в Калифорнии, и поэтому...
— Послушайте, я все знаю, — перебил его человек. — Успокойтесь и готовьте деньги. Я хочу получить всю сумму наличными утром в воскресенье в аэропорту Сан-Хосе.
— Я буду ждать вас, — сказал Доджсон. — Можете не волноваться.
Малкольм
В Далласе незадолго до полуночи в самолет вошел высокий худой лысоватый человек, одетый во все черное: черную рубашку, брюки, черные носки и ботинки.
— О, Доктор Малкольм, — произнес Хэммонд, изобразив на лице улыбку.
— Привет, Джон, — усмехнулся Малкольм в ответ. — Да, боюсь, что твой вечный противник опять с тобой.
Со словами: «Ян Малкольм, математик, здравствуйте» он быстро пожал всем руки. Гранту показалось, что поездка, прежде всего, забавляет Малкольма, и он поразился этому.
Конечно же, имя Малкольма было известно Гранту. Ян Малкольм был самым известным из плеяды молодых математиков, которые открыто заявили о том, что их интересует «истинное устройство мира». Эти ученые порвали с традицией, поддерживаемой их отстраненными от жизни собратьями по науке в нескольких важнейших направлениях. Во-первых, они постоянно использовали компьютеры, к чему следовавшие традиции математики относились неодобрительно. Во-вторых, они работали в основном только с нелинейными уравнениями в недавно появившейся области математики под названием «теория хаоса». И в-третьих, они старались оперировать явлениями, реально существующими в мире. И наконец, чтобы подчеркнуть свой выход из мира академизма, их одежда и манера говорить отличались тем, что один из математиков старшего поколения назвал «прискорбным избытком индивидуальности». Иначе говоря, они зачастую вели себя как «звезды» рока.
Малкольм сел в одно из кресел. Стюардесса предложила ему что-нибудь выпить, и он попросил:
— Диетическую колу.
В открытую дверь тянуло влажным воздухом Далласа.
— Не жарковато ли вам в черном? — обратилась к нему Элли.
— Вы очень хорошенькая, доктор Сэттлер, — последовал ответ. — Я готов целый день любоваться вашими ножками. Но при этом должен вам сказать, что вы не правы: черный цвет как нельзя лучше годится для жары. Вспомните об излучении абсолютно черного тела, черный — наилучший цвет для жары. Эффективное излучение. В любом случае, я ношу только два цвета: черный и серый.
Элли смотрела на него, широко открыв рот.
— Эти цвета годятся на все случаи жизни, — продолжал Малкольм, — и они хорошо сочетаются друг с другом, поэтому не страшно по ошибке надеть серые носки с черными брюками.
— Но вам не кажется скучным носить только два цвета?
— Абсолютно нет. Я считаю, что это освобождает. Я полагаю, что моя жизнь имеет определенную ценность, и не хочу терять времени на мысли о туалетах, — сказал Малкольм. — Я не хочу думать о том, что я надену утром. Если честно, что может быть скучнее моды? Разве только профессиональный спорт. Взрослые мужчины, ударяющие по маленьким мячикам, в то время как остальная часть человечества платит деньги за то, чтобы им похлопать. Но в целом моду я считаю гораздо зануднее спорта.
— Доктор Малкольм, — пояснил Хэммонд, — человек твердых принципов.
— И немного не в себе, — бодро добавил Малкольм. — Но вы должны признать, что мы затронули нетривиальную тему. Мы живем в мире ужасных данностей. Это данность, что вы ведете себя именно так,
