тенью возник рядом летящий в пустоте маятник, и Цезарь, спасаясь от гибели, вцепился в медную ленту. Как совсем недавно…
Маятник не поволок его по гравию. Тяжелый, как планета, шар плавно понес мальчишку в межпространственной пустоте. И… вынес его из безнадежного липкого ужаса. Как из черной духоты на свежий воздух.
По-прежнему было страшно, только с этим страхом Цезарь мог уже совладать. Мимо мчались не то искры, не то звезды, красный светящийся шнур дрожал, убегая вперед. И надо было лететь вдоль этого тревожного луча, чтобы успеть, чтобы спасти!
Успеет ли? Маятник одно свое качание проходит за семь секунд. Они ужасно долгие, эти секунды полета, но хватит ли их, чтобы долететь до Витьки?.. Вот замедляется движение шара. Вот уже совсем нет скорости. Щелчок… Цезарь запутался в траве и выпустил медную ленту. Открыл глаза.
Трава, в которой он лежал, была серо-голубая. Из нее торчали плоские метровые кактусы, похожие на бумеранги с шипами. На горизонте стояли черные горы, над ними, как белый взрыв, полыхало громадное солнце. Было очень трудно дышать.
Не успел!..
Но теперь он знал, что делать.
Зажмурился, сосчитал до семи, снова увидел пролетающий шар и опять ухватился за спасительную ленту-скобу.
И новые нескончаемые секунды летел за маятником, рассекавшим вакуум. А когда брякнулся в траву, то была это луговая кашка и подорожники. И лопухи.
Цезарь вскочил. Он был уверен, что увидит Витьку. Но увидел девочку.
Голова кружилась, в глазах все расплывалось, но все-таки ясно было, что это девочка, хотя в брюках и майке. Длинная и веснушчатая. Она подхватила Цезаря, потому что его вдруг повело в сторону. Испугалась:
— Что с тобой? Ты откуда?
Цезарь выпрямился:
— А где Витька?
Она не удивилась. Но сказала почти с отчаянием:
— Я не знаю… Я сама его… жду… Я…
— Ему плохо!
— Я чувствую. Но я не пойму…
— А почему меня принесло к тебе?!
— Я не знаю, — опять сказала девочка. Слезы у нее были уже близко. Она подняла руки к щекам, и Цезарь увидел сжатое в пальцах свое зеркальце. Фонарик.
Ясно! Это луч — Витькин крик, Витькин сигнал бедствия, Витькин страх — отражался в зеркальце и потом уже летел через грани к нему, к Цезарю!
— Я знаю, ты Люся, — быстро сказал он. — Где Витька может быть? Я думал — он здесь… Или у нас, в Реттерберге?
— Да нет же! Близко! Я всегда чувствую, если близко… Может, на насыпи? Он всегда возвращается от вас по насыпи!
— Можешь сообщить кому-нибудь? Только быстро!
— Да… А ты? Ты же еле стоишь! Надо…
— Ничего не надо! Скорее!.. А это дай мне, чтобы не сбивало! — Он выхватил у Люси зеркальце, шагнул назад и спиной бросился в черный провал.
…Маятник опять принес его под мохнатое белое солнце, в серо-голубую траву. На этот раз Цезарь передохнул, прислушался к себе. В голове стоял звон, а когда закроешь глаза — в них зеленые пятна-бабочки. Но вдруг эти пятна вытянулись в линии, линии замкнулись в концентрические круги. А в кругах, как в центре кольцевого прицела, зажглась рубиновая точка. Опять потянулась к Цезарю нитью. И вдоль нити маятник понес его снова. На этот раз — точно к Витьке.
…Он упал шагах в десяти от насыпи. Хорошо упал — в куст упругого дикого укропа. И сквозь помятые стебли сразу увидел черного улана с пистолетом в согнутой руке. А потом уже Витьку, его отца и Филиппа.
Если бы он помедлил миг, если бы задумался — как лучше поступить? — неуверенность и боязнь облепили бы его, как паутина. И, спасаясь от этой паутины, Цезарь снова рванулся назад — в падение, в полет, под чужое солнце. (И мельком поразился тому, что прямой переход, которого он так отчаянно боялся, теперь все равно что качели в парке.) На знакомой уже планете с голубоватой травой он вырвал с корнем шипастый кактус-бумеранг, взял за корневище в правую руку. За маятник придется хвататься левой. И главное — рассчитать, чтобы прыгнуть сейчас точно рядом с уланом. Справа, где оружие… Не надо рассуждать и колебаться. Похожее один раз уже было. В Верхнем парке, в прошлом году, когда инспектор Мук из тюремной школы и Корнелий Глас дрались из-за пистолета… Ну!
…Земля ударила по ногам. Кактус-бумеранг врезался в кожаный рукав улана, выстрелом рвануло уши. И покатились по траве — двое, трое, четверо. Дотянуться до вороненого «дум-дума» — до спасения, до победы!
Дуго Лобман уже почти схватил рукоять, но Витька ударил пистолет ногой. Филипп зубами вцепился улану в палец. Сержант взвыл, отшвырнул кудлатого щенка. Другого отбил локтем, вскочил… Но мальчишка с головой, похожей на громадный одуванчик, стоял в трех шагах и держал пистолет двумя руками на уровне живота.
Тот самый пацан со Второй Садовой, из-за которого прошлым летом такой сыр-бор!
— А! Цезарь Лот!
— А! Сержант…
Дуго Лобман шагнул к мальчишке, но дважды ахнул «дум-дум», и дважды пули рванули траву у тупых уланских башмаков. И в том же ритме, как бы на счет «три», ствол вскинулся выше, в грудь, и Дуго понял, что третий выстрел прозвучит без малейшей задержки. Он заорал и вскинул руки…
Цезарь не нажал на спуск. Мотнул головой, словно отогнал муху. Потом сказал громко, но сипло:
— Пять шагов назад! Быстрее, пожалуйста. Или…
Дуго спиной вперед старательно шагнул пять раз. Цезарь смотрел на него поверх ствола.
— Что теперь с ним делать, Михаил Алексеевич?
— Пусть подымается на насыпь и идет к чертовой матери. Только чтоб не оглядывался. Будет нужно, его догонят и возьмут… — Мохов сказал это по-русски, и Цезарь понял только «к чертовой матери». Вопросительно двинул плечом.
Витька встал с ним рядом. Приказал сержанту:
— Подымитесь на рельсы и ступайте прочь. Не оглядывайтесь и не вздумайте возвращаться.
— Вы усугубляете вину, — мрачно сообщил Дуго Лобман и медленно опустил руки.
— Пошел вон, — сказал отец. — Чезаре, стреляй, если не пойдет.
Дуго Лобман взглянул на Цезаря и полез наверх, к полотну. Там он оглянулся, несмотря на запрет, и пошел по шпалам. В ту сторону, где, по его мнению, был Реттерберг. Все смотрели вслед. Филипп отплевывался и вытирал губы — видимо, уланский палец был противный…
— Ну и ну… — произнес Михаил Алексеевич Мохов.
Цезарь уронил пистолет и сел в траву. Увидел мертвого Кригера, глянул на Филиппа, ничего не сказал. Придвинулся, стал гладить упругие медные перья. Филипп тихонько заплакал.
Так они сидели довольно долго.
Витька наконец спросил у Цезаря:
— Сумел, значит?
Цезарь кивнул. Растерянно повел пальцами по груди, словно что-то искал. И нащупал на шнурке пуговицу, уцелевшую во всех передрягах.
— Молодец ты, Цезаренок, — сказал Витька без боязни обидеть Чека, потому что теперь они и в самом деле были равные. Или, по крайней мере, Чек не был младшим, подопечным. И он не обратил даже внимания на «Цезаренка». Он словно прислушался к чему-то и вспомнил:
— Кто-то должен отправиться к Башне. Там сходят с ума от беспокойства.
