Белый Пилигрим

выработает, не добьется! Теперь по существу. Вне всякого сомнения, книга написана преимущественно на церковно-славянском. Правда, попадаются страницы и на латинском, а самые кошмарные фрагменты, в которых вообще ничего не разобрать, — это, по всей видимости, древнееврейский. Какое вавилонское смешение языков!

Я захлопнул книгу:

— Черт бы побрал этих старых пердунов! Ну ничего. Я все равно прочитаю ЭТО, если потребуется.

— Давай лучше носок потерзаем, — отозвался Макарка. — Может, подбросит что-нибудь конструктивное для решения этой головоломки с Нинкой.

Носок (то есть третий предмет, тот головной убор) немедленно оказался в руках Телятникова, потом перекочевал ко мне. Я покрутил его в руках, потом надел на голову. В таком виде я был похож то ли на гнома-акселерата, разросшегося не в традициях своего мелкокалиберного народца, то ли на чрезвычайно аккуратного бомжа, только что вынырнувшего из мусорного контейнера по месту прописки. Собственно, это ничего не дало. Шапка как шапка. Постирать бы ее точно не мешало, а вот никаких других мыслей касательно этого предмета «наследства» — ну не было. Да и вообще… даже в секонд-хенде таких унылых раритетов не держат. Я перебросил шапку обратно к Телятникову и подумал, что все-таки «Портвейн 666» оказался наиболее полезной частью, оставленной отцом тем трем старичкам. А коли так…

— Не грей посуду, передавай сюда, алкаш!..

А еще через два дня я услышал разговор, который все, решительно ВСЕ в моей жизни вздыбил, перевернул, поставил с ног на уши, или даже не на уши, а на кончики вставших торчком волос! Хотя что грешить — сам разговор был только отправной точкой, а в дальнейшем мне следует винить исключительно себя самого.

Итак…

Вечер. По оконному стеклу размазываются утомительные городские сумерки, никнет к земле, остывая, серая пыль прошедшего дня.

— А у Лены через три дня свадьба, — вдруг услышал я под окном. Я дернулся, как ткнутый иглой, и судорожно потянулся к окошку. Там стояла тетя Глаша и, крутя полупустой авоськой, мирно беседовала с Людмилой Венедиктовной Лесковой.

— Что там? — спросил Телятников почему-то шепотом. Наверно, у меня стало нехорошее лицо, да и побледнел я, как скатерть, припорошенная к тому же мукой, потому что он отстранился к стене. За стеной раздался веселый цокот Нинкиных копыт, и я медленно, глядя куда-то в пол, ответил:

— Слет ведьм.

Макарка смотрел на меня, мучительно сморщив лицо. Потом хлопнул себя рукой по колену и воскликнул:

— Вспомнил!

— Что вспомнил? — мутно выговорил я.

— Ну как ты сказал про ведьм, так я и вспомнил… Помнишь того парня, который нас чуть не сбил? Ну, этого, на черной иномарке… ты еще его послал на…

— Я помню, куда я его послал, — нетвердо прервал его я. — И что?..

— Да то! Я вспомнил, кто это такой! Этот парень на иномарке — тот самый тип, с которым я видел твою… то есть… в общем, с которым шла тогда Лена. Наверно, она за него и замуж выходит, да. Гм… Это… Бывают же такие совпадения, правда, Винни?

Я смотрел на его виновато улыбающуюся физиономию и только через минуту ответил:

— Я так думаю, ты очень удачно выбрал время, чтобы сообщить мне эти успокоительные сведения.

3

До сих пор не понимаю, какой именно черт дернул меня отправиться на свадьбу Лены. Несколько позже я устроил подробный расспрос упомянутых чертей, применяя меры воздействия с о-ох каким пристрастием. Но тогда, в тот солнечный апрельский день, пропитанный молодой клейкой листвой и щедро залитый юным весенним солнцем, — я до конца не проник в те темные силы, что сподвигли меня отправиться на эту свадьбу. Что касается темного, то в цветовых характеристиках причин, доставивших меня на свадебный банкет, точно установлена лишь одна: ВИНО было красным. То самое вино из бутылки с тройной шестеркой, из никогда не иссякающего источника, как установили мы с Макаркой — с неким подобием удовлетворения и с мурашками по коже!..

Конечно же все дни, истекшие с того времени, как у Нинки выросли рога и копыта, мы занимались распитием.

Итак…

— Сегодня у Ленки свадьба! И я!.. ийя-а!..

На первой отметке на краю тазика я еще порывался надеть праздничный серый костюм-тройку, чтобы, будучи неприглашенным, хотя бы внешним видом не выбиваться из стройных рядов этих проклятых гостей! Позже, когда вино убыло и его уровень достиг следующей отметки, предпоследней, я оставил эту мысль. Объявил ее типичным пижонством и, высунувшись в окно, на весь двор заявлял, что никто не сделает из меня рафинированного метросексуала (цитирую в точном переводе). Когда я торчал из окна, Макарка поощрительно хлопал меня ладонью по спине и в очередной раз напоминал, что завтра мы оба должны выйти на работу.

Короче, я отправился на банкет, проходивший в кафе с пафосным названием «Нью-Йорк», с намерением отговорить Лену выходить замуж и убедить ее в том, что она делает грандиозную ошибку. Помимо намерений, при мне были двадцать пять рублей, смятая упаковка жвачки, а также Макаркин мобильник и почему-то карманный сборничек кулинарных рецептов «В помощь молодой хозяйке». Что до моей внешности, то костюм-тройка был окончательно отставлен, и я напялил мятые голубые джинсы и серую рубашку с воротом-стоечкой, вышедшим из моды еще в позапрошлом году.

Идя на банкет, я быстро убедил себя в том, что Лена тотчас же поддастся уговорам и, как полагается в иной мелодраме со слюнявым сюжетом, сбежит со мною с собственной свадьбы. Босиком, потому что туфли будет швырять в новоиспеченного супруга. Кажется, его зовут Видим, припомнил я, и он работает в