И он прислонился к стене и запустил в бороду пальцы обеих рук, словно хотел погреть их, как в муфте.
Так! Так. Так… Вот это уже куда предметнее. Пусть только попробует притвориться, что не помнит собственного имени! Он помнит даже мое, а ведь я ему, кажется, не представлялся. Хотя, возможно, ко мне обращались по имени Нинка или Макар… уже неважно. Важнее другое: он упомянул эту проклятую шапку, которая однажды так выручила нас, а теперь почему-то упорно не желала наделить меня столь нужными в данный момент качествами! Эх, кабы сила!.. Та сила, которая позволила мне успешно схватиться с непобедимыми монстрами колдуна Гаппонка Седьмого! Тогда бы я попробовал выломать один из прутьев решетки и отогнуть его. Образовавшегося зазора вполне хватит для того, чтобы в него протиснулся даже самый упитанный из нас Телятников. А что? Почему не попробовать? Я взялся за два соседних прута, каждый толщиной в запястье Нинки. Честное слово, у меня примерно столько же шансов хотя бы пошатнуть один из них, как у оболтуса Телятникова стать лауреатом Нобелевской премии, причем по математике! [13] Я стиснул зубы до скрипа и что было силы рванул прут. Он не поддался ни на йоту. Ожидать иного было просто-напросто самонадеянно, но я все-таки потянул прут еще раз — само собой, безуспешно. Я смахнул со лба капли пота и пробормотал:
— Н-да. Сюда парочку Гераклов бы, а не меня, который давно ничего тяжелее бутылки не поднимал.
— Тяжелее бутылки 0,5 ты поднимал бутылку 0,7… — Мрачная шутка Телятникова успеха не имела, зато немедленно возникла мысль, что делать дальше. А вы что подумали?.. Правильно. Дед Волох неподвижно стоял у стены и, похоже, с презрением смотрел на то, как два трясущихся от холода и нервного возбуждения типа передают друг другу этот омерзительный, числом дьявола помеченный раритет. Нинка молча тянула меня за руку, но я не реагировал. Тогда она скользнула между прутьями и тотчас же оказалась по ту сторону решетки. Я замер. А что, если?.. Конечно, застрянем, но терять все равно особенно нечего. Я передал бутылку Телятникову, который что-то тускло, невнятно бормотал, и подошел к решетке. Застыл в неподвижности. Непонятно, сколько я так стоял бы, не раздайся с той стороны, откуда мы пришли к злополучной решетке, глухой, далекий звук. В характере которого, однако, сомневаться не приходилось.
Это шла стража.
Я шагнул к решетке и, выставив вперед плечо, навалился на прутья. Щека коснулась холодного шершавого металла, я рванулся раз и другой, а потом, уже хватая широко раскрытым ртом воздух и понимая, что застрял крепко и безнадежно, — третий. Мощные прутья зажали меня, как капкан. Беспомощно отлетели две пуговицы от перепачканной рубашки. У меня было две таких рубашки, одну из них я отдал Макарке, и он упал в ней в реку, а потом отдал какому-то бомжу. И вот теперь — вторая рубашка, столько всего повидавшая… свадьба Лены, брызги крови веером, пятна пота, загнанное дыхание, зловонные объятия болота и разводы илистой жижи на ткани, а потом — калейдоскопическая смена лиц, морд, физиономий… невыводимый запах мускуса, тлеющий в ноздрях и сейчас. Запах, коим пропиталась и эта рубашка, от которой только что отлетели две пуговицы и потерялись где-то здесь, на сером бархате раздвинувшейся тьмы… Две одинаковые рубашки, две такие разные судьбы. Что же тогда говорить о людях, живых людях. А-а-а!
…Наверно, я просто не думал о том, что у меня
— Илюшка! Он… ты сломал её!..
Машинально я схватился за собственную руку, которую в запале вполне мог если не сломать, то серьезно повредить. Я еще не осознал, что нахожусь по ТУ сторону решетки. «Ты сломал ее!» Речь шла не о руке, нет, а как раз о решетке. Потому что каменная кладка вокруг нижнего гнезда одного из прутьев треснула, и одним концом прут чуть отошел в сторону. Что и дало мне возможность протиснуться. Я смотрел на глубокую трещину в древнем камне и прекрасно понимал, что только что произвел усилие, на которое не способен ни при каких условиях. Но если мне удалось одно такое усилие, быть может, получится и еще раз?.. Я перехватил отогнутый прут обеими руками и принялся его расшатывать. Нижнее гнездо хоть и было уже разболтано, но еще держало конец прута. Я ободрал себе все ладони, прежде чем с глухим лязгом и противным, по коже продирающим скрежетом прут вышел из гнезда. Я потянул тяжеленную железяку на себя.
— Не так, не на себя, а в сторону, в сторону! — воскликнул старик Волох, и в его голосе ясно слышались одобрительные нотки. Хотя, конечно, в тот момент мне было не до похвалы со стороны старого козла, который завел нас в тупик. Макарка тоже приналег плечом, пытаясь расширить пространство между прутьями, и, сопя, полез сквозь решетку. Он так перебирал ногами, багровел и вытягивал шею, что немедленно напомнил мне Винни-Пуха, застрявшего в норе воспитанного Кролика. Что-то вроде дребезжащего нервного смеха вырвалось у меня. Собственно, и сам Макарка дал этакую ссылочку на мультфильм, потому что непрестанно хрипел: «Винни, тяни! Винни… тяни-и-и-и!!!»
— Ы-ы-ых!!!
— Они там, я слышу! — раскатился чей-то баритон уже совсем близко. — Некуда им деться, там тупик!
— Боря, посвети!
Старик Волох проявил прыть, сразу же воскресившую в памяти легкоатлетический забег с перепрыгиванием через ограду больничного скверика. Он ловко продел свое тощее длинное тело в проем между прутьями, а потом навалился на решетку, подавая мне пример… Прут коротко, глухо щелкнул, становясь на место. Мы шмыгнули в тесный проход, открывшийся за решеткой, и только-только успели спрятаться за поворотом в галерее, смежной с той, что прилегала к тюремным подземельям… Вот тут и подоспела стража. Мы стояли, прижавшись к стене по ТУ СТОРОНУ, и слышали, как они переговаривались:
— Никого!
— Но им некуда деться из этого туннеля! Из своей темницы они могли только налево, к лестнице наверх, там бы мы их сразу схапали… Или направо, сюда, а тут тупик. Куда ж они делись?
— Не сквозь стену же ушли!
— Те, которые влезли в свинцовую комнату, именно так и сделали, — мрачно сказал кто-то.
