бы не хотелось уважать его, но это выше моих сил. Все в доме только и твердят: «Джед сделал то… Джед сделал это… Джед сказал так… Джед думает иначе» и тому подобное. И все же человеческой натуре не свойственно любить того, кто не сводит с тебя глаз, словно сторожевой пес, опасающийся, что ты можешь унести флагшток. Джед высокий, тощий – кожа да кости – парень. Профиль у него – как на медальоне, а половина лица страшно изуродована. Занни рассказала, что два или три года назад он сильно обгорел при взрыве на сталелитейном заводе в Ньюкасле, где работал над инженерным дипломом или над чем-то вроде этого. Теперь он уже не может заниматься такой работой.
Он приходится родственником Хоуп, которая иногда бывает в Уэйлере, по воскресеньям. Оба они – в высшей степени образованные люди. Она ослепительна – стоит ей появиться, и весь дом загорается. Она не такая робкая, как Мэй или Занни. Знакомясь со мной, она осмотрела меня очень тщательно с головы до пят, оценивая дюйм за дюймом, и, если бы, не дай бог, какой-нибудь дюйм не соответствовал ее спецификации, ух, как меня бы погнали отсюда! Это женщина холодной красоты, она как бы окружена невидимым барьером, и вид у нее неприступный. В ней есть что-то надменное, и мне очень нравится, когда она, запрокинув голову, вдруг начинает смеяться, и тогда видны все ее зубы, настолько идеальные, что вполне бы подошли для рекламы зубной пасты.
Она всегда полна новостей. От нее я узнал многое, о чем мне не приходилось слышать в Уэйлере. Хоуп рассказала, например, что Занни завоевала право учиться в средней школе, и ей была даже определена стипендия. Но воспользоваться этим правом она не смогла, так как жители соседнего городка устроили страшный скандал, узнав, что она будет жить в общежитии.
Черт бы побрал все наши бредни о превосходстве белых! Так ведь можно и до крайности дойти. Кто мы такие, чтобы заявлять, будто Занни и Ларри недостойны сидеть рядом с прыщавыми белыми клушами и гусаками?
Выражение лица у Джеда никогда не бывает особенно приятным, но, лишь разговор зашел об этом, оно совсем перекосилось от злости. Тетя Ева обняла его и сказала:
– Ну, успокойся, успокойся, милый. Ведь все идет к лучшему. Если Ларри постарается трудиться как следует и добьется стипендии, он обязательно будет учиться в средней школе. Вот увидишь.
Неожиданно для себя самого я ввязался в разговор и закричал, удивив всех:
– Наверняка будет! Даже если для этого мне самому придется поехать и лечь костьми на пороге у директора.
Все захлопали в ладоши. Все, кроме Джеда. Он перевел взгляд с меня на Капитана и сказал:
– Я присоединюсь к аплодисментам в тот день, когда мы все спустимся отсюда и ляжем костьми на пороге у директора. Мы ничего не добьемся, пока не начнем бороться.
Тетя Ева принялась его успокаивать, Мэй испугалась, а Капитан загремел:
– Сколько раз я должен говорить тебе, Джед, что не потерплю подобных подстрекательств в моем доме? Мои внуки получат то, к чему стремятся, и без твоих идей.
– Да, конечно, а Занни тем временем будет работать санитаркой, а не медсестрой. Не потому ли, что она аборигенка?
Тетя Ева снова попыталась его успокоить, а Капитан заорал:
– Я и не желаю, чтобы моя внучка работала медсестрой и ухаживала за белыми!
Я чувствовал, что Занни вот-вот заплачет. Ее отец тихо сказал:
– Знаешь, Джед, возьми-ка лучше гитару и давай что-нибудь споем.
Джед начал играть, а играет он как волшебник. Пол подыгрывал ему на губной гармошке, а малыши – на листьях эвкалипта. Все запели. Капитан тоже пел – шведские народные песни. Наконец я ушел домой, и в ушах у меня еще долго звучала музыка.
Странно, мне всегда казалось, будто черные чувствуют себя униженно из-за своего цвета кожи, но потом понял, что это не так. Очевидно, Капитан внушил им, что они должны гордиться своим цветом кожи. И они гордятся. Вот как Пол выразил свое недовольство «политикой ассимиляции», проводимой правительством (он вообще любил поворчать, только не в присутствии Капитана, конечно):
– Кому захочется быть ассимилированным? Вот я – черный, и мне нравится цвет моей кожи. Единственное, чего я хочу, – это чтобы мои дети имели равные права с детьми любого грязного белого пьянчуги.
Итак, Д. Д., спешу рассказать тебе о самом замечательном в моей жизни уик-энде. Капитан пригласил меня наблюдать затмение Луны.
Я послал телеграмму В. У. с просьбой, если возможно, прислать мне подробную карту Луны, составленную на основании последних снимков (карта, которой пользовался Капитан, давно устарела и вся в пятнах), и мой добрый старый В. У., как всегда, надежный человек во всем, тут же выслал мне карту и новую книгу о Луне. И вот, начищенный и наглаженный, я отправился в Уэйлер, объяснив в лагере, что собираюсь провести уик-энд с пастором. Конечно, на меня посыпался град вопросов, уж не прячет ли этот пастор где-нибудь в шкафу свою внучку.
Когда я пришел в Уэйлер, то из-за этой карты Луны поднялся такой шум, будто я принес не карту, а саму Луну, а когда я вручил тете Еве самую большую коробку шоколадных конфет, какую только смог купить, все заохали, заахали, начали смеяться и благодарить меня, и мне показалось, что я стал в два раза больше своей натуральной величины.
Никогда в жизни не было у меня такого вечера и никогда не будет, потому что не может быть снова
Я никогда не думал, что там существуют такие красивые названия: Mare Foecunditatis, Mare Nectaris… Они становились яснее, определеннее, когда Джед резким голосом переводил их: Море Плодородия, Море Нектара, Море Облаков. Эти названия старинные, объяснил Капитан. Теперь уже хорошо известно, что это не моря, а равнины. Потом он рассказывал о горах и кратерах. Мне было приятно узнать, что один из кратеров назван по имени моего старого друга Коперника.
