— В чем дело?
Атташе прокуратуры встал со стула:
— Дело в том, старина, что сейчас ты прогуляешься по коридорам Дворца, а я скоро вернусь и мы с тобой поговорим. Но без шуток, дело серьезное, ты никому не должен рассказывать о том, о чем я тебе скажу.
— Положись на меня.
Через несколько минут друзья встретились в одном из тех коридоров Дворца, который известен лишь адвокатам и обвиняемым и где так удобно и уютно беседовать, что метр Анри-Робер заявил однажды, что он наконец понял почему все уголовники становятся неисправимыми рецидивистами!
— Ну что, — спросил журналист, — что случилось? Он повесился или нет, твой убийца?
— Мой убийца? — ответил атташе прокуратуры. — Мой убийца? Знай же, малыш, Жак Доллон невиновен!
— Невиновен? Невиновен! Ну и ну! Это что, сейчас вошло в моду переделывать всех убийц в невиновных? Какие у тебя основания утверждать это?
— Вот они, я переписал это для тебя пять минут назад. Читай…
Молодой служащий прокуратуры протянул журналисту листок бумаги.
Копия письма, принесенного метром Жерэном прокурору Республики, письма, адресованного метру Жерэну г-жой баронессой де Вибре.
Репортер недоверчиво хмыкнул:
— Ну, бумажка какая-то!
— Читай, читай, ты увидишь…
Журналист начал читать:
«Дорогой метр, я уверена, что Вы простите меня за то беспокойство, что я Вам причиняю; я обращаюсь к Вам, потому что Вы — единственный искренний друг, которому я доверяю.
Только что я получила письмо от моих банкиров Барбе и Нантей, о которых я Вам часто рассказывала и которые, как Вы знаете, ведут мои финансовые дела.
Это письмо уведомляет меня, что я разорена. Вы понимаете: абсолютно, полностью разорена.
Особняк, в котором я живу, мой автомобиль, вся роскошь, что меня окружает и без которой я не мыслю своей жизни, — со всем этим, как говорят они, я вынуждена буду расстаться.
Эти люди нанесли мне неожиданный жестокий удар…
Дорогой метр, прошло около двух часов, как я получила это известие, которое оглушило меня и от которого я все еще не могу отойти. Я не хочу ждать, когда все начнут меня жалеть и успокаивать, так как в этом случае я стану надеяться, что катастрофа, может быть, не так страшна, как это кажется и т. д. У меня нет семьи, я уже стара; кроме единственного удовольствия помогать молодым талантам, которым я покровительствую, моя жизнь пуста и бессмысленна.
Дорогой метр, друзьям объявляют о решениях, подобным тому, что я только что приняла, прямо и открыто: когда вы получите это письмо, меня уже не будет в живых.
На моем секретере, прямо передо мной, стоит совсем маленькая склянка с ядом, который я скоро выпью до последней капли, без дрожи и почти без страха, сразу после того, как сама лично отправлю Вам по почте это письмо.
Признаюсь Вам, мне ненавистна мысль — это у меня инстинктивно — о том, что меня потащат в морг, как это бывает каждый раз, когда самоубийство оставляет какие-то сомнения.
Именно поэтому я Вам и пишу, чтобы, благодаря Вашему вмешательству с этим письмом, можно было избежать возможных ошибок правосудия.
Я убиваю себя сама.
Не нужно вменять в вину кому бы то ни было мою смерть, никто не виновен в ней, кроме, возможно, злого рока, погубившего меня и мое состояние.
Еще раз прошу простить меня, дорогой метр, за все неудобства, которые причинит Вам моя смерть, и прошу Вас верить, что мои дружеские чувства к Вам были всегда очень искренни.
Де Вибре»
Жером Фандор не сдержался:
— Черт возьми! Вот это бомба! Жак Доллон невиновен, вы его арестовываете, и он пугается до такой степени, что кончает с собой! Да, старина, ну и порядочки на Часовой набережной!
— Здесь никто не виноват.
— То есть, — возразил Жером Фандор, — скорее, здесь все виноваты. Ах, ваши самоуправные аресты, это просто прелесть! И вы, черные мантии, можете еще хвастать, что обладаете необыкновенным чутьем! Черт возьми, этот мальчишка, если он покончил с собой, потеряв всякую надежду оправдаться перед выдвинутым против него обвинением, наверное, был не очень-то весел вчера вечером? Тюремщики должны были проявить бдительность и не спускать с него глаз. Бог мой! Если вы допускаете, чтобы невиновные вешались в тюремных камерах, я тем более не удивлюсь тому, что преступники разгуливают на свободе!
— Ты смеешься, но, дорогой мой, я заверяю тебя, что история эта совсем не смешная… Разумеется, пока еще во Дворце не знают об этом письме. Его совсем недавно принес к прокурору нотариус г-жи де Вибре метр Жерэн. Ты приехал как раз через несколько минут после того, как я отнес оригинал в следственный отдел. К этому делу приставлен Фюзелье.
— Ты думаешь, он сейчас у себя в кабинете?
— Скорее всего. Он должен был сегодня утром приступить к первому допросу этого бедняги Доллона.
— В таком случае я иду к нему. Сам черт не помешает мне вытянуть из этого увальня Фюзелье данные, необходимые для самого прекрасного репортажа, который я когда-либо делал. Да, спасибо тебе большое за всю эту интересную информацию. Но я тем не менее накатаю статью, которая не пожалеет ее величество судебную мантию. Нет, правда, эта история действительно довольно мрачная, но еще больше комичная!
Равнодушный к упрекам, адресованным его другом ко всей судебной братии, атташе прокуратуры повел плечами:
— Ты же знаешь, я…
— Да. да! Прощай, Понтий Пилат! Я поднимусь наверх, в следственный отдел.
— Тогда до скорого.
— До завтра.
И Жером Фандор вновь углубился в коридоры Дворца, стремительно шагая и саркастически улыбаясь, предвкушая — как настоящий профессионал, оценивающий всякий факт с той стороны, сколько строчек можно из него выжать, — разворачивающиеся события, которые послужат ему материалом для резкой статьи, направленной против самоуправства судебных органов.
Жером Фандор подошел к кабинету Фюзелье.
С этим представителем судебной власти его связывало давнее знакомство: Фюзелье был судебным следователем, который вместе с инспектором полиции Жювом, так трагически исчезнувшим и до сих пор оплакиваемым Фандором, вел все запутанные и сложнейшие дела, в которых был замешан Фантомас.
Лично ведя все эти дела, следователь, случалось, частенько помогал Жерому Фандору, подбрасывая кое-какую информацию.
Поначалу скептически настроенный по отношению к замыслам Жюва и журналиста, которые долгое время имели лишь одну цель — арестовать Фантомаса, молодой следователь постепенно увлекся тем, что сначала принимал лишь за богатое воображение инспектора полиции.
Обладая острым умом и имея открытый характер, Фюзелье искренне и с живым интересом следил за расследованиями, которые вели Жюв и Фандор. И понемногу, побежденный логикой инспектора, он также начал верить в существование Фантомаса. С тех пор судья увлекся поисками знаменитого преступника.
Благодаря поддержке судьи Жюву удалось предпринять столько ходов, преодолеть столько процедурных преград, и вообще, добиться очень многого, чего бы он никогда не смог осуществить без нее.
