приехали на оглашение, когда мне сравнялось двенадцать. Гюрвану было шестнадцать. После церемонии я должна была отправиться в их замок, где моим воспитанием занялась бы леди де Бомануар, мать Гюрвана. Бракосочетание назначили через три года. Гюрван при виде меня не смог скрыть разочарования. – Она слабо улыбнулась, вспомнив, как вытянулось лицо жениха. – Я была столь же некрасива, как и теперь, и слишком высока для своих лет. Да и манеры мои, что греха таить, оставляли желать лучшего. Во время церемонии ему пришлось приподняться на цыпочки, чтобы поцеловать меня. Это задело его самолюбие.
– Юные леди до определенного возраста растут быстрее, чем их сверстники, – заметил Морван. – Но мне хотелось бы знать, зачем это вы оклеветали свою внешность? Вы на редкость хороши собой!
Анна приняла этот комплимент как дань вежливости. Это сказал бы на его месте любой благовоспитанный человек. Она поблагодарила его, рассеянно кивнув, и вернулась к своему рассказу:
– Я помню, как неприятен был мне его взгляд. Светло-голубые водянистые глаза, холодные и пустые, скользнули по моему лицу, и я поежилась. Праздник был долгим. Уже далеко за полночь все, кто в нем участвовал, наконец, заснули.
– Вот тогда-то все и случилось? – Вопрос Морвана звучал скорее как утверждение.
– О, да. Я крепко спала, когда они ворвались в мою комнату. Гюрван и его отец. Старший де Бомануар зажал мне рот ладонью и удостоил сообщения, что ему необходимо, чтобы простыни были окроплены кровью. В таком случае помолвка не сможет быть расторгнута.
Морван сжал ее локоть. Глаза его пылали яростью, губы были плотно сжаты.
– Я пыталась высвободиться. Отчаяние придало мне сил, так что сэру де Бомануару стоило больших трудов удерживать меня. В конце концов, Гюрван пожаловался, что он не может. Я тогда подумала, он меня пожалел. И только гораздо позднее поняла, в чем было дело. Тогда родитель заявил, что сам мной займется. Представьте, я находилась в собственной спальне, в замке своего отца, полном слуг и воинов, вассалов, родных… Но никто не мог защитить меня от этих негодяев, никто, кроме меня самой.
– И вам удалось от них отбиться? – с надеждой спросил Морван.
– Представьте себе, да. Я нащупала на столике у кровати свой кинжал, которым пользовалась за столом вместо ножа, и изо всех сил ударила де Бомануара-старшего в спину, чуть ниже плеча. С тех пор он уже не мог удерживать меч в правой руке. Гюрвану, впрочем, тоже от меня досталось: его я полоснула по лицу. А как только ладонь его родителя соскользнула с моего рта, я принялась звать на помощь.
Она умолкла, чтобы перевести дух. Картины той страшной ночи стояли у нее перед глазами. Она и теперь испытывала нечто похожее на тот животный ужас, который ей, двенадцатилетней, довелось пережить в столь памятную ночь своей помолвки. Но ведь тогда она выстояла! Выстоит и нынче. Нельзя позволять страху безраздельно завладевать душой.
– Первым меня услышал брат. Он ворвался в комнату с мечом в руке. Но я продолжала кричать, пока в мою спальню не вошел отец. Представьте, что он там увидел: брата, приставившего острие меча к горлу Гюрвана, простыни, окропленные кровью… Их, а не моей! Когда рана старшего де Бомануара затянулась, они отбыли в свои владения. Разумеется, без меня.
– И вследствие этого помолвка была расторгнута?
– Не сразу и вовсе не из-за событий той ночи. Двумя годами позднее ее расторг епископ по настоянию моего отца. Потому что началась война, и отец не пожелал связывать себя узами родства со сторонниками французского короля. Бомануар-старший наверняка предвидел, что после смерти старого герцога в Бретани случится нечто подобное. И что они с моим отцом станут противниками. Поэтому он задумал лишить меня невинности в ночь помолвки. Тем самым он исключил бы возможность расторжения этого соглашения и обеспечил бы своему сыну выгодную партию.
– Но разве они не могли подкупить его преосвященство, чтобы тот снова объявил помолвку действительной?
– Как раз этого и опасался мой брат. Он отправился в Авиньон и привез оттуда свидетельство об аннулировании помолвки, которое было подписано самим папой. Но в Авиньоне тогда свирепствовала чума. Драго заразился и, возвратившись домой, умер.
Морван понимал, как тяжело ей вспоминать об этих трагических событиях. Рассказывая об этом, она вновь пережила ужас, унижение, скорбь по безвременно ушедшему брату. Он притянул ее к себе и нежно обнял за плечи. Анна не сопротивлялась. Положив голову ему на грудь, она сдавленно всхлипнула.
– И вы сохранили папский указ?
– Разумеется. Более того, копии этого документа я отослала епископу и Гюрвану. И решила, что стала наконец свободна от притязаний де Бомануаров на мою особу и на владения нашей семьи в Ренне.
Так оно и было бы, окажись на месте Гюрвана человек чести. Но со смертью Драго де Леона Анна становилась наследницей как минимум половины всего имущества.
– Если он возьмет крепость приступом, мне придется попрощаться с жизнью. Он меня убьет за то, что я сделала тогда с ним и его отцом.
Морван потерся щекой о ее пушистые волосы.
– Ему невыгодно вас убивать, Анна. Ведь вы – его главный трофей. Он возобновит прежние притязания на вашу руку и имущество. Захватив крепость, Гюрван тотчас же объявит папский указ подделкой. Да и в любом случае его мало заботит, кто и что привез сюда из Авиньона. Сам-то он будет здесь, а вы – в его руках. Если ему удастся сделать вас беременной, ни о каком аннулировании помолвки больше и речи не будет.
Морван хорошо представлял себе, как будут развиваться события в случае захвата крепости армией де Бомануара. Ведь Гюрваном движет не одна лишь жажда наживы, но еще и уязвленное самолюбие. Он выказал мужскую слабость в присутствии своего отца. Одного этого было бы достаточно, чтобы возненавидеть женщину, виновную в таком позоре. Но в добавление она еще и полоснула его кинжалом по лицу. Наверняка он больше всего на свете хотел бы умертвить ее, но поскольку леди Анна нужна ему живой, он найдет иные, более изощренные способы отплатить ей за все.
Похоже, она думала сейчас о том же, что и он. И смерть показалась ей куда предпочтительнее, чем те гнусные издевательства, которым подвергнет ее этот негодяй в случае своей победы. Она еще теснее приникла к груди Морвана. Он окутал ее тело полами своего плаща и стал легонько покачивать из стороны в сторону, словно баюкал дитя. И оба в этот миг пережили тоже чувство душевного единения, какое испытали тогда, в госпитальном шатре, когда он был уже заражен чумой, но не знал об этом. Разница была лишь в том, что теперь не он, а она смотрела в лицо смерти.
Сквозь плотную шерстяную ткань плаща он чувствовал кожей рук тепло ее тела. Ее нежное дыхание ласкало его шею у самых ключиц. Все его чувства были полны ею.
Морвану стоило огромного труда подавить все возраставшее желание. Ему мучительно хотелось покрыть ее лоб и веки нежными поцелуями, сжать ладонями ягодицы… Он не привык себя сдерживать, но сейчас обстоятельства требовали этого. Разве мог он злоупотребить ее доверием, разрушить ту незримую нить дружбы и понимания, которая их связала?
– Вам следует как можно скорее отсюда уехать. Пусть Асканио проводит вас в аббатство. Отправитесь завтра же поутру.
– Но если я уеду, крепость захватит Гюрван!
– Я останусь защищать ее.
Анна уперлась руками ему в грудь и, отстранив лицо, посмотрела ему прямо в глаза.
– Много ли вы можете один, при всей вашей доблести и воинской сноровке? Остальные и не подумают биться против такого сильного врага. Если владелец крепости позорно бежал, за кого они станут проливать кровь? Я, конечно, не владелец, но старшая в роде. Поймите, я не могу покинуть Ла-Рош-де-Роальд, оставив ее на милость Бомануаров и французов. Крепость окажется навеки потеряна для нашей Бретани!
Она говорила, все более воодушевляясь. Глаза ее горели решимостью. О былых страхах, слабости больше не было и помина. Разомкнув его руки, она пошла к лестнице. Морван опередил ее и стал спускаться первым, галантно поддерживая ее за руку. Он проводил ее до двери спальни. На пороге Анна остановилась.
– Вот уж не думала, что мне доведется подружиться с кем-либо из рыцарей так же крепко, как с Асканио. Выходит, я ошибалась.
Он взглянул сверху вниз на ее взволнованное лицо. Искушение оказалось слишком велико. Наклонившись, он положил ладони ей на плечи и приник к влажным розовым губам. Ему просто необходимо было ощутить вкус этих губ. И скрепить дружбу, о которой она только что говорила. Но этот поцелуй означал и другое: он лишний раз напоминал, что он не является священником в отличие от Асканио.
Приняв его поцелуй за изъявление дружбы – и не более того, – как только он выпрямился, с надеждой произнесла:
– Но быть может, все мои страхи и опасения напрасны? Вдруг он вовсе здесь не появится?
Глава 8
Он появился.
Анна следила за тем, как к стенам Ла-Рош-де-Роальд приближается его армия с развернутыми знаменами.
Вокруг нее на южной стене расположились рыцари, защитники крепости. Фуке и Гарольд, вассалы покойного сэра Роальда, подчинились ее приказу и оба явились в замок. Каждый привел с собой горстку воинов.
Лицо Гарольда, высокого сухощавого рыцаря средних лет, неизменно хранило хмурое, недовольное выражение. Тонкие его губы, как всегда, были презрительно сжаты. В противоположность ему плотный лысеющий Фуке был, как обычно, улыбчив и оживлен. Вместе с Гарольдом в крепость прибыл его сын Поль, лишь недавно посвященный в рыцари. Высокий черноволосый юноша с правильными чертами
