Он открыл дверь…
— Боже мой!
Маленькая черная фигурка с вызывающе закинутой головой стояла в слабо освещенном коридоре.
— Вы здесь?
— Принимаете гостей? — спросил главный конструктор, входя в переднюю.
Его длинная шея была обмотана шарфом до ушей, шапка-ушанка подвязана под подбородком тесемочками. Из котиковой оторочки шапки торчало сухое, чистенькое, ехидное личико, порозовевшее на морозе.
— Вышел наугад, вижу — у вас свет. Дай, думаю, зайду.
Он поставил в угол палку и долго разматывал шарф, задрав подбородок и поматывая головой.
— Вижу свет — ну, думаю, дома! И зашел. На огонек.
Кто мог подумать, что старик способен на такие шалости…
— Владимир Ипполитович, — сказал Листопад, обрадованный, тронутый, заинтересованный, — как же я не знал, что вы здесь? Как же мне ничего не сказали?..
— А очень просто: я запретил им говорить. Они меня слушаются, по старой памяти. Я хотел сделать вам сюрприз. Ведь сюрприз?
— Сюрприз, — рассмеялся Листопад.
— Я так и знал, что для вас это будет сюрприз, — с удовольствием сказал главный конструктор, входя в комнату и потирая ручки. — У вас угощение приготовлено, вы ждете кого-то. Я вам помешал.
Листопад придвинул мягкое кресло к столу.
— Усаживайтесь, Владимир Ипполитович. Вы мне не можете помешать. Ведь я вас ждал! Одну минуту только, простите.
Он вызвал столовую и сказал, чтобы прислали ужин на трех человек. Да, заказано на две персоны, совершенно верно, а пришлите на три. Да, сейчас. В термосе и чтобы все как следует.
— А пока, Владимир Ипполитович, выпьем — за что? За пятилетний план нашего завода. Пьем?
— За пятилетний план нашего завода, — повторил главный конструктор, отхлебнул и усмехнулся: — Сладкое вино. Дамское.
И Листопад усмехнулся, немного смутившись:
— Дамское.
— Она другого не пьет?
— По-видимому.
— Я тоже.
Холодным взглядом главный конструктор окинул комнату. Должно быть, он думает: «В этой самой комнате ты был с другой. Голубок, не прошло и года, как ты отвез ее на кладбище, — вот сроки твоей любви и твоего горя».
— Мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий, — сухо и отчетливо сказал главный конструктор, глядя в рюмку, как будто в ней он прочитал эти грубые и благодатные слова. Медленно выпил вино, надел очки, достал из внутреннего кармана объемистый блокнот. — Так вот, Александр Игнатьевич: что касается нашего завода, я позволю себе, если вы не возражаете, занять ваше внимание некоторыми замечаниями, прожектами, расчетами…
Нонна пришла к десяти. Листопад встретил ее восторженным возгласом:
— Нонна Сергеевна, вы представить себе не можете, кто у меня!
Она остановилась: у него есть кто-то?..
— Вот вы увидите! Ни за что не догадаетесь!
Приняв высокомерный вид, она переступила порог и увидела главного конструктора.
Он поднялся ей навстречу с бодростью, какой у него не было до поездки на юг:
— Нонна Сергеевна, я рад вас видеть.
Может быть, это было сказано с ехидством, а может быть, и от всей души, не в этом дело. Дело в том, что там, куда она шла, оказался третий человек, и присутствие этого третьего человека разбило все.
— Владимир Ипполитович, ну, разумеется, как я могла догадаться!.. Как вы себя чувствуете?
Он что-то отвечает. Она слушает и ничего не слышит.
— Надолго в наши края?
Он переглядывается с Листопадом, оба улыбаются, как дети.
— Не знаю, не знаю, не предрешаю ничего. Это там решат, — он показывает на потолок…
Каким-то образом перед нею оказывается рюмка с вином. Она машинально отпивает глоток. Вино горькое, как хина.
Что-то спрашивает у нее главный конструктор. О работе отдела. Кажется, она ответила связно…
— Да, а что с проектом Чекалдина? — спрашивает он у Листопада. Помню, это было не без таланта… Продвинут проект?
— Как же, включен в план, работы первой очереди будут закончены в сорок шестом году…
Это Листопад говорит. Он с увлечением рассказывает, как проект Чекалдина обсуждался на технической конференции и как исполнители настаивали на удлинении сроков работ, а они с Рябухиным поддержали Чекалдина, — боже, до чего он длинно рассказывает… Бьют часы. Звонят, входят, вносят какие-то тарелки, отвратительно пахнет едой… И разговоры, разговоры… Никогда не предполагала, что главный конструктор способен так разболтаться… И она говорит что-то и что-то ест через силу, чтобы не заметили, как она разбита вся.
Опять пробили часы. Нонна встала.
— Вы что, уходите? — взметнулся Листопад.
— Да, — сказала она. У него было такое лицо, что ей стало жаль его; она утомленно улыбнулась ему. Простившись с главным конструктором, вышла в переднюю, Листопад — за нею, в полной растерянности: он надеялся, что она дождется ухода главного конструктора…
— Я приду завтра, — сказала она тоном, каким говорят с детьми.
— Не уходи! — сказал он. — Он скоро уйдет.
— Я приду завтра, милый, — повторила она. — Мы сговоримся по телефону.
— Завтра у меня доклад, — сказал он.
— Ну, что же делать, значит, послезавтра, — сказала она тем же тоном.
Она чувствовала себя больной и не могла тут оставаться.
— По крайней мере подожди: я вызову машину.
— Нет, нет! — сказала она. — Я пройдусь пешком, я люблю ходить, мне нужно еще зайти в заводоуправление…
Ей не нужно было заходить в заводоуправление, ей хотелось пройтись одной, чтобы собраться с мыслями, а то в ней все рассыпалось…
Надевая на нее пальто, он обнял ее и спросил:
— Так послезавтра?
— Да, да!
Она спускалась, держась за перила и нащупывая ногой ступени.
Открыла тяжелую дверь на улицу — ей в лицо бросилась метель, широкое крыльцо было завалено снегом. Она пошла, не замечая метели.
Она очень медленно шла. Трудно идти, когда под легким, еще не обмятым снегом — мерзлая, в рытвинах, земля. Ей очень мешали высокие каблуки.
Иногда она чувствовала страшную усталость. То вдруг засыпала на ходу и, очнувшись, не сразу понимала, где она и что с ней.
«Я просто больна, — вдруг догадалась она. — Просто у меня жар. Простуда…»
Больше всего на свете ей сейчас хотелось прийти домой и лечь. Где попало лечь, хоть на полу.
Неподалеку от дома, у подъема на горку, ей показалось, что она сейчас упадет. Она собрала силы, поднялась по деревянной лесенке, заваленной снегом, дошла до своей двери и позвонила Веденеевым — один раз: она не могла доставать ключи и отпирать все хитроумные веденеевские замки…
Когда Мариамна отворила, Нонна сказала: «Я больна» — и опустилась в снег.
