собрал в Киеве епископов и велел им поставить митрополитом Илариона Россиянина, а у Константинополя даже не спросились.
- А Константинополь что?
- Константинополь далеко, - подмигнул Феодор, - не достанет. Подарки послали патриарху, тем и обошлось. Прапрадед твой почему этими делами занимался? Потому что видел их важность.
- А я не вижу?
- Ты видишь, но тут храбростью надо обладать.
- Храбростью, мне?
- Не той храбростью, - сказал Феодор, - с какой идут в битву. Но той, какая требуется, чтобы сломить ветхую привычку. Ты идешь рубиться - ты считаешь: против тебя сто копий, или двести, или тысяча. Когда же единовластной своей волей ломаешь людскую привычку, враг неисчислим, и невидим, и неуловим, копьем и мечом его не истребишь.
- Епископ наш Леон, - сказал Андрей Юрьевич, - нам не ко двору. Не за нас болеет, за злодеев наших. Епископа будем сажать нового.
- Посадить митрополита! - горячо шепнул Феодор. - Не в Киеве - в Ростове...
- Тогда уж во Владимире, - сказал Андрей Юрьевич.
- Какое сразу умаление Киева, какое возвеличение твоего княжества! Не чужого посадить - своего, ревнующего о твоей славе... на великие дела способного...
- Храброго, - хохотнул Андрей Юрьевич.
- Так, князь! - подтвердил Феодор, грудь его под рясой раздувалась как мехи. - Способного и храброго!
Примолкли. Было слышно дыхание Феодора.
- Митрополита киевского тронуть не дадут, - сказал князь.
- А заставить!
- Белены, отец, объелся? Смуты хочешь? Покамест великокняжеский престол в Киеве считается - кто даст порушить киевскую митрополию?.. Да она и не помеха. Один у них митрополит, другой у нас - это попробовать возможно...
Феодор пришел к попадье и сказал:
- Попадья, а попадья! Слушай-ка. Я, может статься, митрополитом буду.
- Кем? - спросила попадья.
- Митрополитом, митрополитом.
- Ой, да что ты!
- А почему бы нет? - сказал Феодор.
- И мы в Киев поедем?
- Нет, тут буду, тут...
- Так у нас же митрополитов сроду не было.
- Сроду не было, а глядишь, и будут.
Попадья поморгала.
- Федь, - спросила она, - а митрополиты бывают женатые? Чегой-то не слыхала я.
- Не слыхала - услышишь.
- Федюшка, а ведь тогда к нам дары так и потекут?
- Уж не без того.
- Со всех сторон!
- Надо полагать.
- Так ведь это хорошо, Федюшка!
- А то плохо, - радостно сказал Феодор, но тут же пожурил свою попадью, погладив ее по голове: - Дурочка, тебе богатство лишь бы. Есть кой-что получше богатства.
- А что?
- Тебе не понять, - сказал Феодор. - Вот князь, тот понимает.
Нахмурясь, прошелся по комнате с такой осанкой, будто уже обладал митрополичьей властью и все перед ним склонялись до земли.
- Он сказал: возможно. Слышь, попадья? Возможно! Мы с ним - одна душа: он за меня, я за него...
Ночью, засыпая, попадья позвала томным голосом:
- Федь, а Федь.
- Мм? - спросил Феодор.
- Федь, а я кто ж тогда буду?
- Как кто? Ты - ты и будешь.
- Нет, Федь. Вот ты поп - я попадья. У дьякона - дьяконица. А митрополитом станешь - я как буду зваться?
Феодор усмехнулся сонно:
- Ну... стало быть - митрополитицей.
- Митро...
- ...политицей.
- Ах-ха-ха-ха! - посмеялась, засыпая, попадья.
Окруженный плачущими приверженцами, торжественно-скорбно выступил из Ростова неугодный Андрею Юрьевичу епископ Леон.
Возок ехал за ним, а епископ шел по дороге с посохом, как простой странник. Он запретил нести за ним хоругви, несли только маленькую, ему принадлежащую икону Одигитрии божьей матери, путеводительницы.
Извещенный народ высыпал навстречу изгнанному пастырю. В селах выносили на улицу столы, покрытые скатертями, на них ставили иконы и чаши с водой, и епископ останавливался, чтобы отслужить молебен с водосвятием. Плач вокруг него множился, он сам плакал, моля господа защитить православных христиан от гонителей и мучителей.
Пока не прослышали об этом во Владимире. После чего пришлось епископу сесть не в возок - в седло и мчаться, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить коня. И в Киеве, боясь, как бы и здесь его не достала рука Андрея Юрьевича, он не задержался - на греческом корабле отплыл в Константинополь.
Он туда добрался много раньше Феодора и успел оговорить его перед патриархом. Вслед за Леоном явилось посольство из Киева: князь киевский Ростислав, узнав о замыслах Андрея Юрьевича, спешил испросить себе из патриарших рук нового митрополита-грека на место недавно преставившегося.
Патриарх охотно исполнил эту просьбу, а когда приехал кругом очерненный Феодор с грамотой и подарками от Андрея Юрьевича - патриарх был гневен, на подарки даже не взглянул.
- Над святителями ругаетесь! - сказал, стуча посохом. - Гонительство насаждаете в век торжества Христова!.. Ты, иерей, как смел своею волей занять престол епископский?!
- Княжеской волей, владыка! - отвечал Феодор. - Княжеской, не своей...
И хотел привести разные убедительные и изощренные тексты, которые приготовил, сбираясь в Константинополь Но патриарх вскричал:
- Ты неправославного образа мыслей, о тебе говорят, что хулишь монашество, - оправдайся!
Чертов Леон, думал Феодор, стоя перед ним, чертовы киевские попы, всё вынюхали, донесли обо всем! Но не моргнув глазом отвечал достойно и кротко, что на него взвели напраслину, отнюдь он не хулит монашество, напротив того - духовного своего сына, князя, учит любить и чтить чернецов и черниц, чему доказательство - монастыри, воздвигнутые князем, и щедрость раздаваемой им милостыни, слава же о ней идет по градам и весям.
- Но с женой ты не разводишься! - перебил патриарх. - Знаешь ведь, что епископу пристало девство! А еще в митрополиты метишь!
- Грешен аз, - сказал Феодор. - Несмыслен аз. Разведусь.
- Ты ее отошлешь в дальний монастырь! - сказал патриарх.
- Отошлю, - сказал Феодор, поникнув головой.
- Чтоб не виделись больше в сем мире! Лишь после кончины соединитесь в чистоте.
