сандалии на босу ногу, и притом красавец - смуглый румянец, пылающие глаза, на щеке родинка.
Фабричный паренек Боря Миркин написал потом про РАПП, используя манеру асеевского 'Черного принца', такие стихи:
Путь до клуба Рабпрос
Прост.
Узкий, не поскользнись
Вниз.
Всякий укажет шкраб
Трап,
Что приведет в РАПП.
Чтоб из чуждых поэт
Сред
РАППа не втерся в круг
Вдруг
РАПП под давленьем в мильон
Тонн
Держит Владимир Киршон.
Осуществлять это давление Киршону помогали Фадеев и Макарьев.
Вот этот самый Киршон похаживал тогда перед скамейками. А потом вышел высокий, тонкий, как жердочка, Гриша Кац и начал читать стихи:
Распрокинулись озера зольников,
Кожи в них лениво плещутся.
Я повидала зольники на кожевенных заводах и знала, что на озера они не похожи, что пахнет от них отвратительно и что вместе с плещущимися в них кожами это отнюдь не объект для поэзии. Но в то же время что-то задело меня за живое: вот повидал человек эти зольники, и стихи о них сочинил, и теперь читает эти стихи перед блестящим собранием, а я - эх! - дальше никому не интересных заметочек ничего не могу написать.
Потом вышла Лена Ширман (Арсений мне всех называл), широкоплечая, кудрявая, в матроске, и читала стихи про смуглого мальчика Джоаннетто, который 'на стенке собора мелом нарисовал серп и молот, и за это фашисты его ослепили, влив ему известь в глаза'.
Джоаннетто, ты слеп от известки,
Но совсем ослепить - не в их власти.
Ты увидишь, как молотом жестким
Будет скомкан и свергнут свастик.
И Лениному таланту я тоже позавидовала.
Я стала заходить в этот подвальчик, иногда с Арсением, иногда одна. Я была при том, когда Фадеев читал там главы из 'Разгрома', и при том, как Вениамин Жак читал свои стихи.
В Черных улицах
Да белая метель,
Эх, и хмурится солдатская шинель...
И когда его за эти стихи обругали - один сказал, что первая строчка это из 'Двенадцати' Блока, а другой добавил, что 'да белая' воспринимается слухом как 'дебелая', и хотя я и с тем, и с другим была согласна, но мне впервые! - стало ужасно жалко поэта, которого ругают.
Кажется, второе замечание сделал Кац, а первое кто - не помню. Знала бы, что когда-нибудь буду об этом писать, записывала бы все подробно. Но откуда я тогда могла знать, что мне захочется воскресить каждый день и миг прожитой жизни?..
Сначала я работала в 'Трудовом Доне', потом газета 'Советский Юг' предложила мне писать для нее фельетоны в очередь с Ю. Юзовским и Борисом Олениным (Олидортом). Фельетонами в те времена назывались пространные эссе на какую-либо злобу дня, причем от этих эссе требовалась не только поучительность, но занимательность и даже, насколько возможно, некоторая, что ли, художественность. В центральной прессе мастерами таких фельетонов были М. Кольцов, Л. Сосновский и А. Зорич, вот и 'Советский Юг' решил завести у себя нечто подобное.
Мы трое - Юзовский, Оленин и я - работали в очередь, темы каждый выбирал себе по своему усмотрению, иногда это было сопряжено с немалыми хлопотами и даже мучениями.
Помню, например, как месяца два подряд ко мне ходил какой-то неопрятный старик, он хватал меня за руку и говорил зловещим сиплым голосом:
- Сейчас же звоните краевому прокурору.
Дело в том, что он от макушки до пяток был напичкан сведениями о всевозможных злоупотреблениях и злодействах и требовал, чтобы я, отложив все дела, искореняла эти беззакония с помощью прокурора.
Очень скоро этого старика уже знала вся редакция, и сотрудники меня предупреждали:
- Вера, прячься, твой старик идет.
В то время я впервые начала хорошо зарабатывать в газете и смогла уже существенно помогать семье. А вскоре в моей газетной судьбе произошла крупнейшая перемена.
'Советский Юг' помещался во втором этаже большого дома на Дмитриевской улице, а на третьем этаже того же дома, как бы упрятанная за многими дверями и проходными комнатами, помещалась маленькая редакция краевой крестьянской газеты 'Советский пахарь'. Иногда из тех проходных комнат выходили сотрудники, здоровались, я отвечала на приветствия, но мы ничего друг о друге, в сущности, не знали и связаны не были ничем.
И вот стал выходить оттуда и приветливейшим образом здороваться маленький сухонький старичок, чуточку прихрамывавший на ходу, обросший чистенькой седой щетиной, с таким добрым и приветливым взглядом, что радость была на него глядеть.
Встречались мы этак несколько раз, здоровались, и он себя назвал:
- Яковлев Полиен Николаевич, бывший сельский учитель, а ныне работник 'Советского пахаря'.
А потом вдруг задал вопрос:
- А вы довольны вашей работой в 'Советском Юге'? Не скучно вам?
- Что вы, - сказала я, - сплошное веселье.
- Я вам хочу предложить кое-что повеселей, - сказал он. - Крайбюро юных пионеров предполагает открыть новую пионерскую газету, и я буду ее редактировать. Идите ко мне секретарем редакции, мы с вами знаете какие закрутим дела!
- Да ведь такая газета уже есть, - сказала я, - и я - ее секретарь.
В самом деле, в Ростове существовала маленькая газета под названием 'Ленинские внучата'. Издавали ее крайком комсомола и Общество друзей детей. Первый осуществлял идейное руководство, а второе давало деньги. Редактором был Михаил Глейзер, он же редактор юношеской газеты 'Молодой рабочий', а меня он включил в штат в качестве швеца, жнеца и в дуду игреца. Я - наряду с работой в 'Советском Юге' - организовывала пикоров пионерских корреспондентов, собирала и правила заметки, выпускала газету. Во всем мне помогали детишки-пикоры, вплоть до того, что они на саночках привозили из типографии отпечатанный тираж, и раздавали газету подписчикам, и принимали подписку.
- Нет, - сказал Полиен Николаевич, - это не такая газета, какая нужна детям. У нас будут сотни тысяч подписчиков, и писать в газету будут все дети, сколько их есть на Северном Кавказе.
И я поверила ему, и пошла секретарем в обновленную газету 'Ленинские внучата', и никогда об этом не пожалела. Он отвоевал для нашей редакции отличную светлую комнату с балконом, он мгновенно собрал в эту новую редакцию множество новых людей - педагогов, ученых, детских библиотекарей, поэтов, вожатых, и кого-кого у нас не было, и все писали нам статьи всяк по своей специальности, и отвечали на вопросы читателей, а вопросы эти так и хлынули, едва мы выпустили два или три номера нашей газеты. И карикатуристы у нас появились, и бедовый раешник (его сочинял сам Полиен Николаевич), а писем пошло столько, что очень скоро Полиен Николаевич сказал:
