Она обожала свою огромную кровать, как, впрочем, и все в этой комнате. Хотя Китти и предоставила Дани свободу выбора в отношении убранства комнаты, она, вне всяких сомнений, постоянно руководила ей, и результаты оказались совершенно прелестными. Дани села и снова потянулась.
Изысканно задрапированный балдахин над кроватью, сотканный из великолепного, ручной работы бельгийского кружева. Рядом – прекрасный комод времен Людовика XV из древесины ценного бразильского дерева дальбергии с фиолетовыми прожилками. Комод украшали позолоченные бронзовые инкрустации высочайшего качества. Каждое утро независимо от времени года на него неизменно водружался букет свежих цветов из ухоженных садов Китти.
Всего несколько месяцев назад на аукционе в одном из имений Дани и Китти отыскали бюро времен королевы Анны. Украшенное вставками из отлитой вручную меди, оно содержало несметное количество разнообразных полочек и отделений для бумаг.
В дальнем углу комнаты стояли белое пианино и кресло на двоих в стиле английского ампира, обитое испанским бархатом и расшитое вручную лебедями и гусями.
Стены украшали панели из букового дерева и обои во фламандском стиле.
Однако больше всего в своей комнате Дани обожала стену, противоположную той, возле которой стояла кровать: на ней размещались картины, привезенные из Франции, Англии и Австрии, представлявшие четыре века европейского пейзажа.
Дани приняла ванну. Затем с помощью Люрлин зачесала волосы назад в пучок, что заняло очень мало времени, и украсила прическу шифоновым шарфом того же оттенка цвета лаванды, что и ее платье.
Быстрым взглядом она обвела великое множество хрустальных флаконов на позолоченном по углам зеркальном подносе, стоявшем на трюмо, и выбрала тот, который отец привез ей весной из Австрии. Она обильно надушилась, поднялась и придирчиво оглядела себя в большом овальном зеркале, висевшем над столом и отображавшем ее в полный рост.
Люрлин, вертевшаяся поблизости, в восторге всплеснула руками:
– О, mademoiselle, вы, как всегда, прелестны, словно дыхание свежего ветерка весенним утром!
Дани поблагодарила ее за столь изысканный комплимент и продолжала задумчиво изучать свое отражение. У нее была только одна-единственная фотография матери, которая хранилась в маленьком золотом медальоне, неизменно украшавшем шею Дани. Ее дед Барбоу дал его Дани, когда она была еще совсем ребенком, и с тех пор он стал ее самым любимым сокровищем. А когда она снова вернулась в Кентукки, то не раз до замужества тети Элейн подолгу в молчании рассматривала огромный, во весь рост, портрет матери, который висел в гостиной, стараясь запечатлеть каждую черточку родного лица.
Мама, вспоминала Дани, была такой же высокой, как и она сама. Ее волосы тоже были каштановыми, а брови коричневыми. Однако в отражении зеркала она замечала и сходство с отцом – густые ресницы, упрямый изгиб подбородка.
Мужчины говорили, что она красива. Дани удивлялась – действительно ли это так, – затем про себя рассмеялась не без некоторой доли тщеславия и решила, что по крайней мере она привлекательна.
Раздался стук в дверь. Люрлин открыла ее и вернулась с охапкой длинных красных роз. Понимающе улыбаясь, объявила:
– От месье Перри Рибо. Прочитать карточку?
Дани ответила резко, почти раздраженно:
– Нет! Я прочитаю ее позже. Я опаздываю на завтрак.
Прошуршав юбками, Дани промчалась мимо застывшей в недоумении Люрлин.
Стеклянные двери открывались из столовой на широкую мраморную террасу. Сверху спускались вьющиеся виноградные и благоухающие жасминовые ветки. Сквозь обильную листву деревьев к террасе тянулись потоки золотого солнечного света, словно маня и завораживая журчащие бриллианты брызг, рожденных витиеватым фонтаном, расположенным посреди великолепных лилий Китти.
Узкая, обсаженная декоративным кустарником тропинка вела от фонтана в прекрасный сад. Множество птиц, слетевшихся к этому тщательно созданному раю, рождали своими звонкими голосами единую прелестную мелодию, поднимавшуюся ввысь. Бесчисленные бабочки всех вообразимых цветов порхали среди царства цветов, совершенно равнодушные к гулу цивилизации за густой, охраняющей живой изгородью, скрывавшей этот рай от шумной улицы Бордо.
Имение, предоставленное семье Колтрейн правительством, было весьма удобным и привлекательным и располагалось на холме, с которого открывался великолепнейший вид на северо-восточную часть города.
Дани обожала раскинувшийся перед ней вид, однако еще большую радость она почувствовала при виде сидящего на террасе за круглым стеклянным столом мужчины.
Зрелые годы не лишили Тревиса Колтрейна ни статности, ни привлекательности. Он был все еще таким же прямым, высоким, с широкими плечами и твердыми, упругими мышцами рук и ног. Серо-стальные глаза выдавали в нем ум, проницательность и образованность человека, живущего в гармонии с собой и наслаждающегося своим миром. А легкий налет серебра на висках лишь добавлял прелести его шарму.
Тревис Колтрейн неизбежно привлекал к себе восхищенные взгляды женщин. И он был ее отцом, думала Дани с гордостью.
Она поспешно вышла на террасу и, встав подле отца, обвила его руками. Запечатлев поцелуй на его макушке, она пропела:
– Bonjour, папочка!
Тревис сжал ее запястье в ответном приветствии.
– Да уж, папочка, – усмехнулся он. – Звучит так, словно я какой-то старик. Я тебе такого напоминаю?
Дани весело покачала головой:
