Эта гадина никому не мешала красть. Но вот заработать уже не позволяла. С тех пор моя ненависть к этому государству еще больше усилилась. Усилился и национализм. Ибо в этом экспертном совете «экологического» ведомства я увидел все те же рожи из признанного всеми одним из самых антиэкологичных министерств, союзного Минводхоза!
Эти губители природы мигом преквалифицировались в ее «защитников». Разумеется, многие из них были «демократической национальности».
Особенно оскорбило меня поведение полуграмотных чинуш. Эти человекообразные скоты из черножопого Минводхоза смели «экспертировать» мои разработки. Разработки доктора технических наук, имеющего два диплома МГУ.
После того случая мой бизнес начал медленно хиреть. И окончательно заглох уже в 1994 году.
1991 год я встретил в личных делах и заботах. И в известных событиях, так всколыхнувших тогда всю страну, участия не принимал. Но развалу интернационального СССР радовался. Сожалел только, что тогда же под шумок от России не отвалились еще и дотационные регионы Северного Кавказа, которые я считал откровенными паразитами, зная об их «экономике» по работе в системе Госплана СССР.
Надо сказать, что гайдаровский шок мало коснулся нашей семьи. На улучшение своего материального и социального положения я не надеялся. Но и ухудшения не произошло. Ибо бизнес продолжал приносить кое-какие доходы. А кроме того, на работу после достижения младшей дочерью трехлетнего возраста, вышла жена. И это тоже несколько улучшило наше материальное положение. Так что, в чисто материальном плане я не проиграл и не выиграл. Остался, так сказать, при своих.
Так что шкурного интереса в борьбе с Гайдаром у меня не было. Но дело в том, что я лично знал и Гайдара, и Авена, и Лопухина, и Данилова-Данильяна по работе во Всесоюзном институте системного анализа АН и ГКНТ СССР (в конце 1980-х АН и Госплана СССР). Все эти деятели вошли тогда в состав правительства Гайдара. Я прекрасно знал цену им и как ученым, и как людям.
Знал пикантные подробности защиты Гайдаром его докторской. Знал никчемность этой номенклатурной золотой научной молодежи по опыту общения с ними на работах в колхозе, на овощной базе, в народной дружине.
Я не сплетник, и не буду рассказывать всего того, что я знаю. Поверь на слово, читатель, таких деятелей я бы не взял не то, что в правительство, но даже уборщиками в бордель. В качестве иллюстрации приведу только один тезис из докторской диссертации «ученого» Гайдара о «недопустимости социального расслоения в период экономических реформ».
Когда же этот деятель врал самому себе, в своей докторской, или затевая шоковую терапию, столь явно противоречащую тезисам недавно защищенной диссертации? Впрочем, скорее все же в докторской. Ибо чего спьяну не брякнешь. А пил в то время Егорушка крепко. Даже по меркам России пролетарской. Ибо даже пролетариев на овощной базе и в колхозе, а также далеких от святости ментов он не раз поражал своими подвигами на алкогольной ниве.
И я просто ужаснулся, что же станет со страной, в которой предстоит жить трем моим детям. Это чувство было сродни чувству человека, оказавшегося в машине, управляемой сумасшедшим пьяным шофером. И поэтому я начал быстро искать возможности борьбы. Первым мне попался на глаза Русский Собор, начавшийся организовываться, если мне не изменяет память, в феврале 1992 года.
Не раздумывая, я снял со сберкнижки все имеющиеся деньги, оставив там только тысячу рублей. А остальные принес в Собор. Собственно, ничего большего я не планировал.
В моем поступке не было ничего особенного. Когда я сдавал деньги, то стал свидетелем того, как приносят в Собор средства гонцы из регионов. Приносили и сдавали портфели и небольшие чемоданы с собранными простыми людьми пятерками, трешками, десятками.
Это были именно народные средства. И я не побоюсь показаться сентиментальным, но тогда у меня сжало горло. Я почувствовал себя частью единого великого народа. Народа, осознавшего свою общность не из-под палки, а добровольно. На основе голоса крови, сердца и разума.
Сдав деньги, я хотел уйти. Но меня пригласили в секретариат руководства Собора и после беседы предложили работать. Мне очевидно сейчас, но было ясно и тогда, что в то время в этой организации, которой руководили в основном бывшие чиновники и силовики, было мало представителей интеллигенции (не могу применить другой термин, хотя слово это недолюбливаю). Было политически выигрышно иметь в Соборе как можно больше статусных интеллектуалов (кстати, потом они появились в большом количестве).
Работать пригласили, разумеется, безвозмездно. На иное я бы, после того, как увидел из чего формируются средства этой организации, просто не согласился бы.
В течение всего 1992 года я активно участвовал в работе Собора. Был избран в состав Думы Собора. Занимался штабной работой, ходил на демонстрации и массовые мероприятия, и параллельно руководил отделением Собора в Южном округе Москвы.
Надо сказать, что в то время Русский Собор действительно вобрал в себя абсолютно все отряды русских националистов. Поэтому я смог в течение неполного года наблюдать все многоцветье этого сектора общественно-политической жизни.
Надо признать, что очень многое меня неприятно поразило почти сразу. Но я последовательно давил в себе любые сомнения. Для пользы дела, как мне тогда казалось. В то же время в Соборе было и довольно много очень достойных людей. И интеллектуалов, и борцов. Общение с ними многое дало мне. И связи с этими соратниками сохраняются до сих пор. Связи весьма продуктивные.
Поэтому я не жалею о днях, проведенных в Соборе. Только за возможность познакомиться и подружиться с этими людьми, можно было бы вытерпеть многие мерзости, о которых я скажу ниже.
Ибо, чем дальше, тем больше в работе Собора стали проявляться, мягко говоря, «отрицательные моменты».
И главным неприятным моментом была патологическая истерическая агрессивность и какая-то песья злобность значительной части «соратников». Причем, агрессивность, направленная не против врагов, а против друг друга.
Особо этим отличалось РНЕ. Мне вспоминается случай на июльском Соборе (говоря нормальным языком, съезде, организации). Тогда один из совершенно рядовых баркашовцев пытался согнать с места академика Шафаревича. «Это кресло занято мною», – нагло заявлял этот молодой хам, когда Шафаревич закончив речь спустился в зал и пытался занять там свое место.
