подполковник явно плох.
– Ваши предложения, профессор, – спросила Тамара.
– Здесь все оставить как есть. Перенести подполковника в машину. Одеть его в форму и привести в минимальный порядок. Вместе с ним поехать ко мне. Я живу в довольно большой усадьбе на самой окраине. Подполковника кладем у меня. Ему не за чем появляться у себя. Тем более, мы его не сумеем незаметно среди бела дня перенести в городскую квартиру. А у меня заехали в гараж, закрыли двери и мы дома. Вход прямо из гаража в дом. Потом я вызываю знакомого врача.
– Верный человек? – спросила Тамара.
– Более чем, – ответил Кузнецов, и продолжал, – далее, приводим себя в порядок и думаем, как нам искать наш клад.
– Согласна, – сказала Тамара. – Только вы забыли одну вещь.
– Какую?
– Вход надо будет хорошенько замаскировать.
– Это подразумевалось.
– Ладно, тогда за дело.
Она подошла к Мыльникову и слегка потрепала его по щеке.
– Семен, взбодрись. Сейчас оденемся и поедем.
Мыльников открыл глаза.
– Что, нашли?
– Пока нет, но оставаться здесь далее нецелесообразно. На улице белый день. А мы в таком виде вызываем подозрения. Да еще на чужой машине. Хорошо, что ты в форме. Одна надежда на тебя.
– Согласен. Помогите мне встать, – с трудом ворочая языком, ответил Мыльников.
Все прошло так, как и предполагал Кузнецов. Они, как могли, убрали следы происходящего у входа в подземелье. Потом замаскировали этот вход. Погрузились в «Газель», предварительно забрав все свои вещи и велосипеды.
Мыльников сел рядом с водителем. За рулем был Кузнецов. Остальные спрятались в кузове. Лесными дорогами ехали осторожно, но Мыльников все равно кривился от боли на каждой колдобине.
Если не считать этого, то доехали без происшествий. Из леса дорога выходила на поле, потом ныряла в крутой овраг, а из оврага выходила прямо на окраину примыкающей к городу деревни. Крайний дом в которой принадлежал Кузнецову. Разумеется, это был не деревенский дом, а большой коттедж на месте ранее стоявшей здесь избушки.
Деревня была пуста. Здесь жили в основном московские «дачники», скупавшие пустующие участки и строившие на них загородные дома. В будние дни здесь, как правило, находился только Кузнецов и несколько одиноких старух.
Так что на усадьбу к нему заехали незамеченными.
– Где это так его? – спросила после осмотра Мыльникова приехавшая женщина-врач.
Они разговаривали с Кузнецовым в отдельной комнате за закрытой дверью. Эта маленькая, живая, симпатичная умница была, как сказали бы пошлые обыватели, любовницей профессора. На самом же деле, она была его подругой и единомышленником, принявшим все идеалы национальной революции и умом и сердцем.
– Автоматная очередь через бронежилет, Малыш.
Так он называл ее, когда они были наедине.
– Сломаны ребра. Очевидно, есть внутренние гематомы. По уму нужен рентген и гипс. Но у нас, русских экстремистов, – она сказала это естественно, без тени иронии, уже автоматически причисляя себя к их большой пока еще разрозненной команде национальных революционеров – как всегда этого нельзя сделать по вполне понятным причинам.
– Ты догадлива, Малыш.
Она задумалась.
– Вот что. Я ему сейчас сделаю укол. Потом поите его вот этим, я выпишу сейчас рецепты. Ну и перевяжу, разумеется.
– У него есть температура?
– А то! – она сказала это великолепно емкое выражение из местного диалекта. – Но я прописала ему и жаропонижающее. Короче, полный покой. И пусть его кто-нибудь обихаживает. Ему бы сиделку. Но за неимением таковой, пусть за ним поухаживает эта кобыла.
Малыш всегда очень ревниво относилась к красивым женщинам, возникающим в кругу знакомств Кузнецова.
– Малыш, не злись.
– Чего не злиться, когда ты на нее пялишься как кобель на течную суку?!
– Так ведь пялюсь, но не трахаю.
– Если бы она только свистнула, сейчас же бы на нее залез!
– Ладно, Малыш. – Он сжал ее в ласковых объятиях. – Ты же знаешь, я общаюсь только с теми, с кем это полезно ради победы. Нашей победы.
