– Может быть, я и запомню – пробормотал Генрих. – А какую именно помощь вы хотите мне предложить, доктор Фокс? – добавил он, улыбнувшись.
– Мне кажется, вы знакомы с законами церкви? – уверенно продолжил тот, поглаживая меховую оборку своей сутаны.
– Достаточно, чтобы узнать сутану доктора-каноника. А что вам известно о мирском законе?
– Я немного изучал его, – сказал Фокс, пощипывая нижнюю губу, что, как позже узнал Генрих, было его привычкой.
– Тогда, разгадайте такую загадку. Является ли любой акт парламента законным вне зависимости от его содержания, и перекрывает ли он любой предыдущий акт по тому же вопросу, вне зависимости от того, ссылается ли он на предыдущий акт или полностью противоречит ему.
– Вы должны предоставить мне, милорд, детальные подробности, и даже после этого я вам отвечу неоднозначно, а с еще большими оговорками и недомолвками. Когда же законник поступал иначе?
Теперь они оба улыбались. Предложенное испытание было успешно пройдено, поскольку Фокс нисколько не сомневался в том, что имел в виду Генрих.
– Отлично, – сказал Генрих. – Во времена правления Ричарда II мой прадед был узаконен актом парламента – узаконен без каких-либо оговорок. Когда на трон взошел брат моего деда Генрих IV, его законность была подтверждена парламентским актом, но на этот раз право престолонаследия оговаривалось. Поскольку второй акт утверждал, что он подтверждает первый, а на самом деле изменил его содержание, то правомочен ли этот второй акт?
– Это не имеет значения, – сказал Фокс и поднял вверх палец, как бы прерывая Генриха. – Вы можете взойти на трон только одним из двух путей: завоевав его или обратившись с просьбой к парламенту, что вы и сделаете после того, как Ричард будет свергнут с престола. В обоих случаях парламент примет закон, провозглашающий вас королем. Теперь, если какой-то акт может считаться недействительным вследствие того, что он был принят под давлением обстоятельств, а акт, провозглашающий вас королем может по этим причинам считаться недействительным – в таком случае и акт Генриха IV тоже будет недействительным, поскольку он также был принят в обстоятельствах захвата власти. Тогда первый акт – акт Ричарда II – действителен и ваши притязания на трон неоспоримы и вы можете занять его по праву.
Генрих кивнул, но Фокс опять поднял палец, чтобы тот не прерывал его.
– Но, – продолжал священник, – если любой акт парламента действителен, не взирая на его содержание или какие-либо обстоятельства, то и акт о провозглашении вас королем тоже будет действителен и заменит собой все предыдущие акты, которые лишили вас права на трон. Следовательно, вы будете королем по закону и никто не может оспаривать это право.
Ответ был столь же уязвим, как старое дырявое решето, но поскольку столь же уязвимы были и притязания Йорков, которые основывались на дважды прерывавшейся женской линии, свержении с престола, убийстве и захвате власти, он вполне годился. Генриху понравился доктор Фокс, его циничный юмор и он получал удовольствие от того, что у Фокса такой же изворотливый ум, как у него самого. Сначала он доверял ему мелкие дипломатические поручения, потом все более и более важные. Их обоюдная симпатия увеличивалась с каждым днем. Ричард Фокс был наиболее космополитичным человеком в окружении Генриха и наименее зараженным наследственной ненавистью к французам. Даже когда Эджкомбу не хватало дипломатического лоска, чтобы скрыть свою неприязнь и недоверие, Фокс всегда был на высоте.
Однако ни выигрышная тактика Генриха, ни тонкие увещевания Фокса не могли проломить ту стену, которая существовала между регентшей Анной и герцогом Орлеанским. Оба предлагали свою помощь взойти Генриху на трон, но никак не могли сойтись на путях и средствах достижения этой цели, так как ни на грамм не доверяли друг другу. Их перепалки почти разрушили его здоровье, но также принесли ему еще одну удачу.
После семи месяцев споров граф Оксфорд, чьи связи и власть были гораздо большими, чем у Котени, убедил своего Йоркского тюремщика, что Ричард Глостер – монстр, и что Генрих Тюдор – единственная надежда Англии. Тюремщик и узник, которые, несмотря на различие в своем положении, за десять лет совместного заключения превратились в закадычных друзей, сбежали в Париж. В фундамент правления Ричарда в Англии был вбит еще один клин.
Однако с приобретением Оксфорда маятник достиг своей наивысшей точки и двинулся назад. У Ричарда появилось время заняться податливой вдовствующей королевой, и она слала одного курьера за другим своему столь же легкомысленному сыну, Дорсету. Не видя никаких признаков движения в пользу Генриха при французском дворе, Дорсет легко дал себя уговорить, что его будущее связано с Ричардом. Со свойственными всем Вудвиллам неблагодарностью и неверностью Дорсет ночью бежал из Парижа и поехал к побережью. Его поступок не остался незамеченным Генрихом. Дорсет множество раз проявлял свое беспокойство и намерения. Джаспер помчался за ним следом и привез его обратно, прежде чем новость о его бегстве могла выйти наружу и наделать вреда. Следуя строгим указаниям Генриха, Джаспер улыбался и говорил приятные вещи, но его глаза горели желанием убить Дорсета, который покорно возвращался, бормоча жалкие оправдания и уверения в преданности.
Генрих оторвал взгляд от окна и перевел его на разложенные на столе бумаги, но буквы расплывались от накатившихся слез. Дорсет был первым; но вскоре за ним последуют остальные. Его люди устали жить в ссылке и в бедности; надежда, которой они жили, требовала поддержки, а их моральный дух падал. Наемники уже давно были распущены: у Генриха не было денег, чтобы платить им. Англия была охвачена недовольством, но некому было превратить это недовольство в активное восстание. Если он высадится в Англии сейчас, – думал Генрих, – они обязательно проиграют, как проиграли, когда их поддерживал даже такой человек, как Бэкингем. Однако если он сейчас не двинется, то вскоре вообще останется без поддержки.
– Мне страшно, – прошептал Генрих, – о, как мне страшно. Если я проиграю, я умру.
Слово повисло в воздухе, и Генрих обдумывал его с медленно нарастающей злостью. Если бы Эдвард оставил его в покое, он никогда не угрожал бы ему, и, может быть, смог бы добиться его доверия. Если бы Ричард позволил сыну Эдварда править и избежал бы искушения устроить кровавую бойню английскому высшему дворянству, он бы женился на Анне Бретонской и мирно жил. Что за жизнь оставили ему люди Йорка? Даже если он откажется от своего права на престол, перестанет ли его преследовать Ричард? Лучше умереть, чем жить в страхе. Генрих открыл дверь в прихожую и сказал слуге, чтобы он пригласил к нему членов его совета.
– За исключением Дорсета, – добавил он задумчиво. Он с чувством расцеловал Джаспера и начал:
– Джентльмены, нам здесь нечего больше делать. Пока мы будем околачиваться в Париже, герцог Орлеанский и регентша будут блокировать друг друга и ничего не сделают. Еще важнее то, что дух людей
